Золотой дом

И вот мы подходим к самой сути, мадам, благодарю вас за терпение. Суть заключалась в том, чтобы поглядеть на господина и понять, что же этот взгляд пробудит во мне самом. Этот человек избежал суда за многие злые дела. За соучастие в ужасных деяниях, мадам. Этот человек умело заметал следы, он использовал искусство и деньги, чтобы устранить все звенья между собой и многими неописуемыми вещами. Я обещал назвать ему имена убийц его сына, однако он, разумеется, уже знает их, он много лет имел с ними взаимопонимание, пока они не обратились против него. Возможно, силы безопасности этой великой страны могли бы заинтересоваться такой информацией, и возможно, я бы сумел их заинтересовать, но, боюсь, без улик я покажусь им старым дурнем, хоть и был некогда их коллегой в далекой стране. Возможно, поглядев на этого человека, я захотел бы взять справедливость в свои руки, хотя оба мы старики. Возможно, я захотел бы ударить его в лицо, как ни глупо выглядит кулачная драка между двумя старыми остолопами. Не вовсе исключена и другая возможность: что я бы захотел пристрелить его насмерть. Я все еще умелый стрелок, мадам, а оружие в Америке легко приобрести. Но вот я смотрю на этого человека, того, кого я ненавидел на протяжении многих лет своей жизни, того, кто был некогда сильным мужчиной, и вижу, что застал его в пору слабости и он не стоит моей пули. Пусть ждет встречи со своим Богом. Пусть получит приговор тогда, когда предстанет перед высшим судом. Пусть ад завладеет им и пусть он вечно горит в адском огне. Итак, я сказал то, что хотел, и на том прощаюсь.

Рука Рийи на плече Василисы, предостерегающая: оставь револьвер там, где он сейчас лежит.

Мистер Мастан поднялся, склонил голову. Он двинулся к двери, и тут Нерон взметнулся с просевшего под ним дивана и чудовищно, шокирующе завопил во весь голос:

– Ты явился в мой дом и позволил себе так со мной разговаривать при моей жене?

Отставной полицейский замер, спиной к Нерону, шляпа все еще оставалась у него в руке.

– Ублюдок! – провизжал Нерон. – Беги! Это ты теперь – мертвец!

33

Когда на место действия прибывает детектив, кинозрители расслабляются в уверенности, что за преступлением теперь последует воздаяние, правда восторжествует. Но нет гарантии, что правда неизбежно одержит победу над неправдой. В другом фильме Хичкока, “Психо”, ужас именно в том, что умирают не те, кто должен. Джанет Ли – главная звезда этого фильма, но прежде, чем истекла хотя бы половина экранного времени, ах! – она зарезана в душе. Затем появляется детектив, его играет Мартин Болсам – милый, приятный, надежный Мартин, такой профессиональный, такой успокоительный, напряжение сразу спадает. Теперь все будет хорошо. И вдруг – ааах! Он тоже мертв. Заметка для себя: особенно страшно, когда погибают не те люди.

Отставной детектив инспектор Мастан, служивший когда‑то в бомбейском отделе расследований: следует ли нам ожидать, что с ним случится беда?

И напоследок о мистере Хичкоке. Да, он в каждый фильм вставлял камео с самим собой, говорил, это для того, чтобы люди внимательнее смотрели, дожидаясь, как и в какой момент он появится, но с другой стороны, он часто отделывался от этого побыстрее, чтобы не отвлекать от сюжета. Я рассуждаю об этом потому, что сейчас, как автор нынешней стремящейся к завершению работы (я слишком важничаю, в конце концов, это любительский проект), я должен признаться: пока я наблюдал описанную выше сцену, участвуя в ней без речей, во мне что‑то нарастало неподконтрольно – в этот час разоблачения тайн я допустил, чтобы и моя тайна раскрылась.

Да, обычно я скрываю свои чувства. Держу их под замком или сублимирую – подменяю ссылками на фильмы. Даже в этот кульминационный момент моего рассказа, когда я выхожу из тени на авансцену, под свет рампы, я пытаюсь (но не могу) сдержаться и не упоминать последний шедевр Акиры Куросавы, “Ран”, в котором король Лир, так сказать, женится на леди Макбет. Триггером послужили слова инспектора Мастана, он назвал себя старым дурнем и, вольно или невольно, почти процитировал измученного шекспировского короля: “Не смейся надо мной, – молил старый Лир. – Я – старый дурень… Боюсь, я не совсем в своем уме”[88]. Вот он сидит на диване, как на последнем своем троне, былой король, вопит в бессильной старческой ярости. Ветхий днями, разрушивший жизнь трех своих сыновей и уничтоженный не их враждебностью, как Лир, но их гибелью. А перед ним, столь же чудовищная на мой взгляд, как госпожа Каэде в “Ран”, высится Василиса Голден, мать его четвертого, единственного выжившего, обманом подсунутого ему сына, в сумке у нее револьвер, и глаза изрыгают огонь. А я, шут, начинаю монолог, который раскроет истину. Словно я забыл, что моя роль – вспомогательная, словно я мог, подобно инспектору Мастану, сделаться главным героем хотя бы в одной сцене.