Золотой ключ. Том 1

— Говорят, потому что это правда. Эн верро. — Она указала на набросок. — Надди, закончи его. Начало хорошее. Обдумай мои замечания, попробуй взять другой ракурс и неси мне, обсудим. Хотелось бы посмотреть на готовую работу.

В его глазах был целый мир.

— Отлично! Не забудь, ты обещала!

— Успокойся, не забуду.

Игнаддио уже мчался за чистым картоном. Сааведра проводила его взглядом и улыбнулась.

— Не забуду. Ведь ты слишком похож на меня. Но у тебя гораздо больше возможностей.

И тут она поняла, что давно сделала выбор. У нее появился шанс, и она его не упустила. Талантливый художник может достичь, а может и не достичь успеха. Но если он откажется от своего шанса, никто не узнает, был ли он на самом деле талантлив.

Гений — это совсем другое, за гранью постижимого. Сарио — гений. А она — всего лишь женщина. Способная, быть может, даже талантливая, но не Одаренная. — Надо доверять Игнаддио, и тогда он будет доверять ей.

— Матра Дольча! — прошептала она. — Надди, вовсе незачем лезть из кожи вон, чтобы тебя прозвали Неоссо Иррадо. Это может получиться само собой.

Глава 26

Дверь из дранок и гипса. Два раза по четырнадцать ступенек. Крошечный чулан с косым потолком. Между потолком и полом — щель, если лечь перед ней на живот, увидишь нижнюю комнату — кречетту.

Раймон не лег на живот. Не заглянул в щель. Лишь шагнул на верхнюю ступеньку и стукнулся головой о потолок. А затем сел.

Так лучше. Наконец-то можно перевести дух.

И хуже. Придется еще и думать.

Он задумался. Сидел на краю лестницы в чулане над кречеттой, вспоминал, как однажды, много лет назад, его наказали и отправили сюда, во тьму.

Как болело обожженное запястье…

Как болела обожженная душа…

В санктии был покой. Правда, Раймон не посмел обо всем рассказать пожилому санкто, не посмел нарушить клятвы Одаренного, Вьехо Фрато, — но рассказал немало. Надо отдать священнику должное: он ни разу не выразил изумления или отвращения и не указал на порог. Дал Раймону выговориться, а после спокойно объяснил, что ничем не в силах помочь тому, кто недостаточно откровенен.

Недостаточно откровенен…

Дэво так не считал. Однажды в семейной молельне он заявил, что Раймон всегда был правдолюбцем. Но бывает правда и правда; даже пред светлыми образами Матры эй Фильхо Раймон не мог нарушить обет хранить тайны рода Грихальва. Хоть и была та клятва связана с именами Матери и Сына.

Значит, он снова проклят, снова осужден, снова достоин кары. А потому ничего больше не оставалось, как отсчитать два раза по четырнадцать ступенек. Во искупление вины. Как в тот раз.

Раймон закатал рукав шелкового камзола, развязал и сорвал кружевную манжету. В слабом свете, проникающем через дверной проем, шрам на запястье был незаметен. Но Раймон его увидел. Почувствовал.

«Пресвятая Матерь! Какая боль!»

Он шел по жизни, повинуясь внутреннему свету. Он и жил-то лишь ради этого света, ради своей Луса до'Орро. И был за это наказан, а также за стремление достичь запретных высот, стать не тем, кого пытались из него вылепить. И “священная кара для ослушника” не ограничилась надругательством над его Пейнтраддо и пустяковым увечьем. Она растянулась во времени. Она не закончилась до сих пор.

«Кто я? Что я? Кем я мог стать? Что мог совершить?»

Мучительные раздумья.

Это и была кара.

В сумрачном чулане над кречеттой он искал и нашел истину. Голую, горькую, страшную; по сравнению с ней любая физическая боль — ничто. Ибо физическая боль не может погасить внутренний свет художника, Луса до'Орро. На это способна лишь такая правда.

"Одаренный. Хороший художник. Но великим не стал. А значит, я плохой художник”.

Эта истина уже превратила его в калеку. И сейчас добивала.

"Я знаю, кто я и что я. Но этого мало. Я мог стать всем. Я мог совершить все. Но и этого мало”.

Сарио это понял давно. Сарио стал всем. Сарио совершит все.

А путь Раймона уже пройден. Окольный путь…

Вот она, голая и горькая правда: свернув с прямой дороги, он выбрал мальчика и вылепил из него мужчину, как ему казалось, по образу и подобию своему. Вдохнул в него Дар. Благословил на подвиг.

А мальчик обернулся чудовищем.

То, о чем молились Грихальва, то, к чему они стремились, нынче носит имя Сарио. Но Сарио — это и нечто большее Это и нечто иное.

Вот она, голая, горькая, страшная истина Фолио — это Кита'аб. А Кита'аб — это смерть.

Раймон громко смеялся в душном сумраке чулана. Смеялся до слез.

* * *

С особым пристрастием Сарио занимался интерьером. Заставил Игнаддио передвигать мебель, переносить кипы книг, размещать всякие мелочи вроде вазы с цветами, корзины с фруктами, лампы из железа и бронзы, керамического подсвечника с огарком красной свечи; велел перевесить на другую стенку гобелен, перекинуть шелковую скатерть через кресло с обивкой из велюрро и кожи и убрать со стола все, кроме бутыли и двух хрустальных стаканов, полных вина. Когда все было готово, он приказал мальчику наглухо закрыть ставни.

— Это еще зачем? — Сааведра полулежала в широком кресле, по ее плечам и груди рассыпались шелковистые локоны. — Мне казалось, ты любишь свет.