Золотой шар

…А впрочем, это даже забавно— п

роводить время вне времени, управляя временем по своему велению. Не улучить ли мне миг и не взглянуть ли на Элле и золотой шар?

Пожалуй, так я и сделаю.

Вскоре после того, как три найденыша были поручены заботам Йоханны, на Башенную Гору явилась Элле. Прислонясь к кухонной двери, она потыркала мыском башмака половицу, провела рукою по волосам и спросила, как Йоханна управляется с братниным выводком.

Йоханна сразу и не нашлась, что ответить. А Элле выпрямилась и, отстранив ее, прошла в горницу, а из горницы — в спальню, где под балдахином копошились младенцы. Она долго их разглядывала, в особенности Майю-Стину, и при этом судорожно стискивала руки, словно хотела не то приголубить девочку, не то ущипнуть, Йоханна встревожилась и поспешила спровадить ее из спальни, предложив отведать ягодного взвару. Только беседа у них не ладилась. Да и о чем, собственно, им было беседовать?

Хорошо еще, на Гору не дошли слухи об Элле, на подоле‑то они ползли из дома в дом. Дескать, на освидетельствовании в ратуше Элле ожгла трех женщин таким взглядом, что они не могли дотронуться до ее груди. Им перестали повиноваться руки, а все потому, что глаза и сосцы у нее излучали нестерпимый жар. Превозмогая сильную боль, пасторша все же сдавила ей грудь большим и указательным пальцами, и оттуда потекла жидкость, которая ничуть не походила на материнское молоко, она была светлая, прозрачная, а на вкус — как морская вода.

Судачили и о том, что Элле по ночам повадилась ходить на берег и любится с неведомой тварью, выплывающей к ней из морских глубин. Одни уверяли, будто это огромный не то пес, не то лис, он распластывался перед Элле и вилял хвостом. По словам других, вроде бы это был бык, только хвост у него рыбий. Потом начали поговаривать, что морская тварь помогла Элле накликать песок на пасторову делянку. Однако же прямо указать на нее никто не решался. Когда Элле глядела на кого своими зеленовато-серыми глазищами, казалось, она видит человека насквозь.

Элле никогда не вступала в досужие разговоры с рыбачками. Жила она уединенно, ухаживала за матерью, помогала ей с шитьем. Травы, коими пользовала людей Марен, самой ей на пользу не шли. У нее ослабело зрение, пальцы на руках скрючило костоломом. Со своей старшей дочерью она больше не виделась. Анна-Кирстина вновь вышла замуж и вместе со своей дочерью от Анерса Кока, которую звали Малене, перебралась на южную окраину городка.

Случилось так, что старый фогт умер и его сменил новый, прибывший на Остров из самой столицы. Это был прелюбезнейший господин, он старался угодить всём, а стало быть, и не пользовался большим влиянием. Но и то сказать, с первого же дня власть его была ограничена, ибо на Остров наконец назначили пошлинника. Этот оказался с чудинкою. Судя по всему, был он из благородных, а вот напросился же в захолустье. У него‑де расшалились нервы, и он нуждается в тишине и покое. Говорили, что он обращался к самолучшим лекарям, но вылечить они его не смогли, потому как не распознали, что же у него за болезнь.

У новоиспеченного пошлинника было землистое; лицо, высокий лоб, Лысая, бледная макушка в венчике черных волос, спадавших сзади на воротник. Мало того, что у него дергался глаз, — ходуном ходило и все лицо: одно выражение сменяло другое подобно тому, как по воде пробегает рябь. Смотришь, он словно бы вне себя от ярости — и вот уже расплылся в улыбке. Но улыбка тотчас же гаснет и оборачивается гримасой невыносимой боли. Фогт приглашал пошлинника к себе на обеды скрепя сердце: стоило на того взглянуть, и у него самого начинал дергаться глаз.

Экономки не выдерживали в его доме больше трех дней, своим видом он нагонял на них такой страх, что все валилось у них из рук. Последняя, правда, застряла — он не столько отталкивал ее, сколько озадачивал, короче, ее разбирало чисто женское любопытство. Она же присоветовала ему послать за Марен, которая слыла женщиной сведущей. Но Марен помимо прочего стала совсем плоха на ноги, — куда ей, хворой, лечить хворобых, — и потому она отправила взамен себя Элле.

Войдя в комнату, Элле окинула пошлинника спокойным взглядом, и тот сразу преисполнился к ней доверием. Спросив, ведомы ли ей отвары, способные утишить судороги, он пожаловался, что в голове у него бесконечной вереницей проносятся мысли и все до одной ускользают. Голова его напоминает изнутри осиное гнездо, а вернее, бранное поле, где никогда не стихает шум битвы. Он бы предпочел, чтобы она походила на шкатулку, где все аккуратно разложено по отдельным ящичкам и прихлопнуто крышкой.

Элле сказала, что знает людей, у которых голова устроена точь-в-точь как ему хотелось бы. Но, как правило, им почти нечего укладывать в ящички. Травяной отвар приготовить нетрудно, только есть ведь и другое лекарство, получше.