Золотой век. Книга 1. Лев

Часть первая

В удаче великой не думают люди, что могут споткнуться.

Эсхил

1

В темноте триера врезалась в берег со скоростью бегущего человека, с громким шорохом рассекая гальку. За ней тенью последовала вторая. Одна за другой они остановились, наклонившись набок. На третьей кормчие всем весом навалились на сдвоенный руль, направляя триеру к чистой береговой полосе. Внизу, под ними, гребцы – по девяносто на каждый бот – взбивали в пену волны. Побережье обследовали заранее, но ночью все три корабля шли без огней. Люди на скамьях не видели вообще ничего. Стоявший на носу гоплит всматривался в темноту, не обращая внимания на летящие в него морские брызги и готовый в любой момент подать сигнал тревоги.

Третий киль зацепил дно. От резкого толчка стоявшие на палубе люди попадали на колени, а один со сдавленным криком свалился за борт, упал на мелководье и в панике метнулся в сторону. Галька поднялась под ним, словно носовая волна, и вынесла на берег. Распластавшись на земле, он с облегчением уставился в звездное небо.

Некоторое время афинский военный корабль продолжал по инерции двигаться вперед, забираясь выше и выше, пока огромный вес не придавил его к земле. Деревянные балки заскрипели, и триера остановилась. Быстрая и живая в привычной стихии, на берегу она превратилась в нечто неуклюжее и мертвое.

Палуба медленно накренилась. Веревки и лестницы развернулись, словно праздничные ленты, и люди посыпались на берег. Гребцы по оба борта торопливо втянули свои драгоценные весла и тоже выбрались на сушу по песку и камням. Берег здесь спускался к морю полого, что и объясняло решение Кимона в пользу этого места. В ином случае им пришлось бы спускать на воду лодки, брать на буксир оставшиеся на плаву галеры и тащить их на мелководье.

Свои три корабля Кимон направил на берег, как копья. Все афиняне научились грести, меняясь на веслах, как это делала столетия назад команда «Арго». На суше они все, бормоча молитвы богам, брали в руки оружие и щиты. Кимон уже давно обратил внимание на мощные плечи и ноги гребцов, ходивших бесшумно, как кошки, и лазавших ловко, как берберийские обезьяны. По его настоянию гоплиты целыми днями сидели на веслах, набирая физическую силу, а гребцы осваивали навыки владения копьем и щитом. Все гребли и все дрались.

Гоплиты собрались чуть в стороне от темнеющих в ночи громадин. Снаряжение и оружие пешего воина обходилось в небольшое состояние, так что каждый носил на себе немалую часть семейного богатства. На хороший щит уходило трехмесячное жалованье, и копили на него целый год. Изготовив по размерам и подогнав основу, щит украшали личным гербом. Поножи тоже требовали немалого мастерства, они крепились к голени с помощью ремней. Примерно столько же стоил гребенчатый шлем. Некоторые гоплиты носили на поясе мечи, но главным оружием всегда считалось длинное копье-дори.

Каждый боевой комплект представлял собой настоящее сокровище. Его помечали именем владельца, берегли, а после битвы приносили домой, чистили и смазывали маслом. Оружие и доспехи павших подбирали и передавали в семью – старшему сыну или вдове, которая могла продать их и жить на вырученные деньги.

Выйдя на освещенный звездами берег, Кимон обнаружил полный порядок – его люди выстроились шеренгами и негромко переговаривались, уже готовые к маршу. Он удовлетворенно кивнул. Пожалуй, лучше всего гоплиты владели копьями, как и подобает людям, обученным боевым приемам с детства. Каждая из этих устрашающих штуковин заканчивалась листовидным железным наконечником. С другого конца копье уравновешивалось тяжелым втоком. В руках умелого воина это оружие помогало противостоять коннице и побеждать «бессмертных». Укрытый щитами строй гоплитов щетинился копьями, как шипами. В сражениях на поле Марафона и при Платеях копья-дори убедительно доказали, чего стоят. Свою репутацию они подтвердили и в Эйоне, где греки разграбили персидскую крепость.

Перикл наблюдал за Кимоном, стоявшим в стороне от строя, – темная, неподвижная фигура в развевающемся на ветру плаще. Сам Перикл стоял рядом с Аттикосом, гоплитом по меньшей мере вдвое старше, но принадлежавшим к его племени и дему в Афинах. Дрожа от морского бриза, Аттикос напевал под нос, чтобы никто не слышал, как у него стучат зубы. Намного ниже Перикла ростом, он больше напоминал обезьяну, чем человека, и всегда шумно дышал через нос. Сколько ему лет, Аттикос не признавался, но свое дело знал и к отцу Перикла относился с глубоким почтением. Время от времени Перикл задавался вопросом, не приставлен ли этот человек к нему Ксантиппом для обеспечения его безопасности.

– Только время зря теряем, я уже яйца отморозил, – ворчал себе под нос Аттикос. – Слышишь? Это мои шарики падают на гальку. Я б их поискал, если б не было так темно. Придется оставить здесь. Подберу на обратном пути. А тут еще спина горит после прыжка с палубы. Вот так же и в Эйоне было. И теперь только хуже будет…