Золотой жук

IТам, где ангелы порхалиПо траве родных долин,Озарял блистаньем далиГордый замок-исполин.Мысли царственным чертогомОн сиялИ в своем величье строгомСерафимов удивлял.IIФлагов пестрые ветрила,

Золотое полотно!(Как давно все это было,Давным-давно.)И ветерок, овеяв замок,Прозрачнокрыл,Вдоль крепких стен, вдоль древних самых,Благоуханье проносил.IIIИ сквозь окна видел путникОзаренный тронный зал,В нем играющий на лютняхРой видений танцевал.

Длился танец хороводный,Полыхал чертог златой,Светел был багрянородныйВластелин долины той!IVРубинов и алмазов блесткиУкрасили портал;Влетали мира отголоскиВ просторный тронный зал, —Чертоги оглашая разом,Ликуя и хваля,

Они воспеть спешили разумИ совесть короля.VНо духи зла в одеждах черныхПрошли по землям гордеца.(Пришла пора рыданий скорбныхУ опустевшего дворца!)Росла здесь слава поминутно,Ну а теперь найдемБыль, вспоминаемую смутно,Поросшую быльем.VI

И странник у багровых оконЗастынет нынче, поражен:Там, в зале гулком и высоком,Фантомов пляс, нестройный звон, —Виденья замок покидают,Обитель черных бед;Зловещий смех во тьме витает,Улыбок больше нет…[17]

* * *

Я помню, что в разговоре по поводу этой баллады Эшер высказал мысль, которую я отмечаю не вследствие ее новизны (многие высказывали то же самое)[18], а потому, что он защищал ее с необычайным упорством. Сущность этой мысли сводится к тому, что растительные организмы также обладают чувствительностью. Но его расстроенное воображение придало этой идее еще более смелый характер, перенеся ее до некоторой степени в неорганический мир. Не знаю, в каких словах выразить глубину и силу его утверждений. Все было связано (как я уже намекал) с серыми камнями обиталища его предков. Причины своей чувствительности он усматривал в самом размещении камней – в порядке их сочетания, в изобилии мхов, разросшихся на их поверхности, в старых деревьях, стоявших вокруг пруда, а главное – в неподвижности и неизменности их сочетаний и также в том, что они повторялись в спокойных водах пруда. «Доказательством этой чувствительности, – прибавил он, – может служить особая атмосфера (я невольно вздрогнул при этих словах), постепенно сгустившаяся вокруг стен и над прудом». О том же свидетельствует безмолвное, но неотразимое и страшное влияние, которое в течение столетий оказывала усадьба на характер его предков и на него самого, – ибо именно это влияние сделало его таким, каков он есть. Подобные мнения не нуждаются в истолкованиях, и потому я воздержусь от них.

Книги, составлявшие в течение многих лет духовную пищу больного, соответствовали – да иначе и быть не могло – фантастическому складу его ума. Мы вместе читали «Вер-вер» и «Монастырь» Грессэ, «Бельфегора» Макиавелли, «Небо и Ад» Сведенборга, «Подземное путешествие Николая Климма» Гольберга, «Хиромантию» Роберта Флюда, Жана Д’Эндажинэ и Делашамбра; «Путешествие в голубую даль» Тика и «Город Солнца» Кампанеллы. Нашим любимым чтением было маленькое, в восьмушку листа, издание «Directorium Inquisitorium»[19]. доминиканца Эймерика де Жиронна; а над некоторыми отрывками из Помпония Мелы о древних африканских божествах гор, лесов и полей Эшер раздумывал часами. Но с наибольшим увлечением перечитывал он чрезвычайно редкую и любопытную книгу – готическое ин-кварто, служебник одной забытой церкви – «Vigiliae Mortuorum secundum Chorum Ecclesiae Maguntinae»[20].