Золотые эполеты, пули из свинца

Приходилось решать самому. Кереш подсветил карманным фонариком карту: ага, до Збаража совсем недалеко! Оставив со штатскими пассажирами и остатками поездной бригады взвод жандармов, который должен был препроводить их в городок для оказания помощи и дальнейшего разбирательства, капитан с остальными своими солдатами углубился в лес, пытаясь найти хоть какое-то подобие следа.

Около двух часов жандармы, ломая кусты, подворачивая ноги на скользких корнях и нещадно ругаясь, бродили по мокрому ночному лесу, но так ничего похожего на след русских пластунов и не обнаружили. Если он и был, то его смыло грозой.

Она, между тем, угасала: летние ливни быстротечны. Постепенно стихающий ветер отодвигал грозовой фронт прочь. Лишь последние, редкие капли еще срывались из разрозненных, разорванных в клочки туч. Ветер сносил их на северо-восток, к Ровно. Очищающееся на глазах небо вновь заполнилось россыпью звезд, лунные лучи потоком лились с него. Наступила тишина, особенно глубокая и мирная после оглушительных громовых раскатов. Лишь со стороны близкого уже Збаража доносился заунывный вой жалующихся на жизнь дворняг.

Часа через полтора должен был начаться рассвет…

20

Городишко Збараж – совсем небольшой, живет он благодаря двум лесопилкам, лесной торговле и железнодорожному узлу – той станции, на которой сутки тому назад заправлялся водой и углем бронепоезд. Вот станция, по масштабам восточной Галиции, довольно солидная: нитки железных дорог связывали ее с Лембергом, Ковелем, Тернополем, Ровно. По всем меркам это был нешуточный транспортный узел. Как раз поэтому даже сейчас, в военное время, через Збараж транзитом проходило немало товарных и пассажирских составов, одному из которых «посчастливилось» встретиться накануне с австрийским штабным бронепоездом.

Сейчас невезучий поезд стоял на запасных путях, австрийская оккупационная администрация его из Збаража не выпускала. После того, как полковник Хейзингер связался утром со штабом в Лемберге, начальник збаражской военной комендатуры получил оттуда категорический приказ: задержать пассажирский поезд на станции вплоть до особого распоряжения. Штафиркам, без того до полусмерти перепуганным ночными событиями, по-военному коротко заявили, что их поезд продолжит маршрут, когда возникнет такая возможность. Не слишком точный срок… Черти лысые знают, когда она возникнет! Несчастные пассажиры – народец совершенно не военный, ошалевший от страха и непонимания того, что происходит, только ежились и тоскливо вжимали головы в плечи.

Причины такого произвола были просты: Рудольф Хейзингер отличался предусмотрительностью, обжегшись на молоке, полковник дул на воду: ему вовсе не улыбалось, чтобы слухи о ночной стычке разошлись по всей Галиции. Кроме того, полковник хотел устроить для пассажиров нечто вроде карантина: пусть маловероятно, чтобы кто-то из них подцепил брюшной тиф, не передается та болезнь воздушно-капельным путем, но все-таки лучше перестраховаться. А то можно вместо того, чтобы целенаправленно заразить русских по ту сторону линии фронта, ненароком перезаразить пол-Галиции, которая занята союзными австрийскими войсками.

Конечно, об этой второй причине Хейзингер никому из австрийцев не говорил: не хватало ему паники среди гарнизона и гражданского населения Збаража. Никто в городке и на станции по-прежнему не знал правды о содержимом вонючей цистерны.

То есть это полковник полагал, что никто. Рудольф Хейзингер заблуждался…

Сам городок состоял из одной широкой улицы, застроенной одноэтажными неказистыми домишками обывателей невеликого достатка, с огородами за низкими покосившимися заборчиками, чахлыми клумбами в палисадниках и сохнувшим на веревках бельем. Цветы, пожухшие было за две недели непрерывного зноя, оправились после ночной грозы и сейчас жадно пили воду. Над палисадниками слышалось слитное жужжанье пчел и шмелей, стрекотание кузнечиков. Легкий ветерок перекатывал волны аромата распускающихся роз.

Одним концом улица упиралась в железнодорожную станцию, на которой с грехом пополам зарабатывали себе на хлеб две трети тех самых обывателей. На другом конце улицы располагалась городская площадь со старенькой церквушкой и тремя каменными домами, в одном из которых ютились невеликий австрийский гарнизон, полицейская часть и крохотная местная каталажка, по военному времени громко называемая «гауптвахтой».

В нижнем этаже дома, стоящего аккурат посредине между узилищем и храмом, разместился единственный на весь городок кабак – шинок, если по-местному. Кабак тоже назывался не как-нибудь, а «рестораном»! Клиентурой шинка были, главным образом, австрийские офицеры да еще транзитные пассажиры из тех, кто побогаче. Для бедняков при станционном вокзале было что-то вроде «буфета» – совершенно гнусная обжорка, натуральнейший притон. Тут же, около «буфета», роились местные проститутки.