Золушка и ее команда

Созданная магическим щитом преграда, неотличимая от серого камня, оказалась неприступной. В слабом свечении пятен зеленоватой плесени, растущей на стенах, было видно, что она даже не вздрагивает, когда в неё бьются – кулаками, телами, топорами. От звона металла гудело в ушах. Глюкозимый грибец вдруг встрепенулся, будто спал крепким сном, и едва заметно засветился. Так горят в центре торфяных трясин болотные огоньки, те самые, что заманивают путников в самую глубь. Вирош поёжился… и шумно втянул носом воздух. Пахло чем-то неуловимым, то ли горьким, то ли сладким, и от запаха холодок пробегал вдоль спины, а жар, наоборот, опалял чресла.

Фарга резко остановилась. Хоть и была в человеческом обличье, низко зарычала. Глаза у неё горели оранжевым.

– Эй! – позвал спутников Грой. – Эй!

Голос его звучал подозрительно… не властно. Тариша сделала шаг к нему.

Опустившие топоры рубаки с изумлением посмотрели друг на друга. Варгас, с лица которого исчезли ярость и боль, развернулся и послал долгий взгляд прижавшейся к стене Виньо. Та… поправила причёску и покосилась на мага с интересом.

Между тем Грой сделал шаг назад – ровно настолько, насколько к нему приблизилась фарга, и выставил ладони.

– Нет, Тариша, – неуверенно произнёс он, – не я! Вспомни другой запах! Меня ты не хочешь!

Та вкрадчивым движением сильной женщины скользнула вперёд:

– Хочу, мой котик! Что я, сумасшедшая, что ли? Хочу так, что ноги дрожат!

И она вызывающе уперлась грудями в его выставленные ладони.

– Давай, кот, сделаем это! Перекидывайся, я хочу по-настоящему!

Вирош с ужасом смотрел на собственные руки, которые уже отправились шарить по телу фарги.

Между тем обе рубаки ласково взяли Вырвиглота под локотки.

– Слышь, парниша, а ты ничего так, силён! Мы, гномеллы, сильных мужиков знаешь как уважаем! Давай покажем как?

– Одурели? – справедливо поинтересовался тролль, пытаясь стряхнуть их с рук, как котят, повисших на рукавах. – Своих мужиков ищите, а я – ничейный!

– А Вита? – ухмыльнулась Руфусилья.

– Вита – это тепло в моём сердце, – нежно улыбнулся Дробуш, – она сделала меня живым! Да отстаньте от меня!

Гномеллы попытались повалить его на пол, однако он без труда отшвырнул их в дальний конец грота и огляделся.

У стены с жаром целовались Варгас и Виньо, у другой полосатая кошка и пятнистый кот почти заняли привычную кошачьим позу для совокупления, и – вот досада! – возвращались улетевшие было гномеллы, а на их лицах читалось суровое желание доказать упрямому мужику, чего стоят рубаки как сексуальные партнёрши!

– Бородатая мама моя! – пробормотал тролль, не без грусти вспомнив Йожевижа, и тут…

* * *

В придорожной харчевне воняло пригоревшим салом, кислым вином и отчего-то петрушкой. Угли в закопчённом очаге тихо тлели, и так же тихи были посетители, только что разражавшиеся громкими криками и аплодисментами. Представление бродячих комедиантов шло на ура – скучно ночевать на окраине дороги, направляясь из пункта А в пункт Б и не имея других развлечений, кроме выпивки.

Пока актёры переодевались ко второй части представления, почтенную публику развлекал новенький, который, честно говоря, сам от себя был в восторге! Он стоял рядом с очагом, наигрывая на старенькой, выданной магистром Иживолисом китаре, и самозабвенно пел один из сонетов Белого трувера, им самим переложенный на музыку:

Ну почему из тысяч взглядов томных

Ищу один, глубокий, тёмный, твой?Ну почему я как юнец влюблённый,А ты опять качаешь головой?Смотрю на хрупкую фигурку умилённо,Не замечая красоты иной,Пишу сонеты, нежностью пленённый,А ведь виски покрыты сединой!

Голос у Андрония рю Дюмемнона с детства был чистым и звонким, а сложные слова он, ясное дело, произносил без труда, не коверкая.

И сам себе смешным кажусь порою:В душе весна, лишь снова встретил взгляд!Я словно мальчик со своей любовью,Нашёл тебя, и нет пути назад…Но если ты негромко скажешь: «Да!» –Моя любовь с тобою навсегда!

О любовных похождениях Одувана Узаморского в народе ходили легенды. Эта, о страсти уже убелённого сединами трувера к юной дочери вельможи, была одной из самых известных. Мэтр умер, так и не добившись любви неприступной девы, но на смертном одре повторяя её незабвенное имя.

Женщины, ехавшие с мужьями по делам, дружно сморкались в фартуки, суровые ласурские виноградари супили брови и подозрительно блестели глазами. Дрюне нравилось петь и нравилось, с какими лицами его слушают! За спиной будто выросли крылья, впервые он ощущал себя на своём месте, впервые видел, как кому-то нужно то, что самому ему даётся с лёгкостью и удовольствием!