Зона: Очерки тюремного быта. Рассказы.

Режимники и оперативники вели постоянную войну с проникновением в зону водки, наркотиков, сильнодействующих лекарственных средств. Все это частью изымалось при обысках, но кое-что все же попадало в зону.

Однажды ДПНК обратил внимание на то, что тракторист-бесконвойник везет зачем-то в жилзону старую ржавую батарею центрального отопления. При ближайшем рассмотрении оказалось, что она до краев залита… водкой!

Частенько заключенным с воли попадали сильнодействующие таблетки — «колеса». Их передавали во время свиданий, получали с посылками. Прятали таблетки внутри конфет, запекали в булки, печенье. При этом никакой инструкции, естественно, не прикладывалось. Чтобы выяснить их эффект и подобрать «оптимальную» для «кайфа» дозу, заключенные давали проглотить несколько таблеток какому-нибудь «черту» и наблюдали. Если тот валился с ног и попадал в санчасть, дозу для собственного употребления уменьшали…

В годы сухого закона у режимников и оперов к чисто служебному рвению по изъятию спиртного появлялся дополнительный стимул. Обнаруженные водка, самогон подлежали уничтожению. Нередко происходило это примерно так.

Поднимаюсь на вахту. В дежурке за столом в глубокой задумчивости сидят начальник режимной части майор Прокофьев и оперуполномоченный капитан Цыганов. Перед ними стоит пузатый графин, доверху наполненный мутноватой жидкостью.

— А, доктор? — радостно приветствует меня Прокофьев. — Ну-ка, определи, водка это или нет? Зашмонали в третьем отряде грелку, перелили и вот не поймем что-то…

Я наливаю в стакан, нюхаю.

— Похоже на разбавленный спирт…

— Да ты глотни, — вкрадчиво предлагает Цыганов.

— Ага, разбежался, — скептически хмыкаю я, ставя стакан.

Выход находит истомившийся от жажды Прокофьев.

— Шарик! Иди-ка сюда! — кричит он в комнату контролеров.

Шарик — запьянцовский, проспиртованный насквозь прапорщик — торопливо вбегает.

— Вызывали, товарищ майор?

— У меня сегодня день рождения, — грустно сообщает Прокофьев. — Вот, тяпни за здоровье именинника.

Шарик берет стакан, одним махом выливает в глотку, крякнет довольно.

— Ну как? — с надеждой интересуется «именинник». — Хорошо пошла?

— Годится! — отвечает Шарик, занюхивая рукавом шинели.

— Давай еще стопку! — предлагает коварный майор и наливает полстакана испытуемой жидкости.

Шарик выпивает уже не торопясь, морщится, закуривает.

Минут пятнадцать все пристально наблюдают за прапорщиком. Тот розовеет, пьяно покачивается.

— Ну ладно, иди, служи. — спроваживает его Прокофьев. После чего с наслаждением выпивает полный стакан. А вот Цыганову не везет. Едва он успевает поднести наполненный до краев стакан к губам, в дежурку входит начальник колонии. Капитану не остается ничего другого, как медленно, будто воду, выцедить спирт. После чего Цыганов отворачивается к окну и начинает бороться с подкатывающей тошнотой.

Не замечающий его гримас Медведь беседует о чем-то с ДПНК. Наконец, справившись со спиртом, Цыганов закуривает, поворачивает к нам покрытую красными пятнами физиономию.

— Так я пошел, — прощается наконец Медведь, — смотрите тут, чтоб нормально все было…

И, уже в дверях, оборачивается:

— Цыганов!

— Я!

— Отнеси-ка этот графин ко мне в кабинет…

18

Около трех часов меня вызвали из дома в зону. За много лет привыкнув к таким вызовам, я безропотно покинул теплую постель. Звонил ДПНК Батов.

— Слушай, дарагой! Извини, пажалуста, тут адин абориген в шизо руку сломал. Сидит, воет…

— Сейчас подойду…

В прихожей оделся, натянул сапоги, тяжелую, не просохшую еще от вчерашнего дождя шинель, вышел в ночную тьму.

Стояла поздняя осень. Ноябрьский, снеговой уже ветер гудел в вышине, срывая последние листья с деревьев. Поселок спал. Одинокий фонарь на столбе у подъезда ржаво скрипел, раскачивался под порывами ветра, бросая тусклые отблески на подернутую корочкой льда грязь, а дальше, во тьму, уходила раскисшая, за много лет хоженая-перехоженая тропинка в зону.

В отличие от погруженного в сонную глухую черноту поселка колония сияла по периметру забора ожерельем огней.

На вахте меня встретил капитан Батов.

— Пайдем в шизо, пасмотрим, — сказал он, потирая покрасневшие от бессонницы глаза.

В шизо дежурный прапорщик вывел из камеры охающего, баюкающего заботливо руку зека. Похоже на вывих.

— Сам или помогли? — спросил я.

— Сам, — сквозь зубы пробормотал страдалец.

— В санчасть его заберу, — сообщил я Батову.

— Да бери. Если закосил, казол, назад пасажу!

Зона еще спала, только в столовой светились огни, а из раскрытой двери валил пар — готовили завтрак.

Зек плелся рядом, поддерживая руку и бормоча:

— Я, гражданин доктор, в натуре, сам с нар навернулся. Спал и шмякнулся. Ну как дитя!

— Да мне-то какая разница! — успокаиваю его. — Пусть «кумовья» разбираются, кто там тебе руку выкрутил…

Через час, вправив вывих, я вернулся на вахту.

— Ну как? Все нэштяк? — поинтересовался Батов.

— Нормально. Давай покурим, — предложил я, протягивая пачку «Примы».

— Эх, еще неделя — и в отпуск, — попыхивая дымком, заявил Батов.

В отпуск он уходил неизменно зимой, так и не сумев привыкнуть к нашим морозам и пытаясь хоть так сократить длинную уральскую зиму.