Зона зла

Илич бросил браслеты в чемодан, вынул оттуда крученый нейлоновый шнур зеленого цвета. Нагнулся, ловким быстрым движением стянул руки Благое крепким узлом. Подвинул стул и сел на него.

– Теперь подождем, пока он придет в себя.

– Идиот! – Милена в который уже раз психанула. – Чего ждать?!

Она сходила к раковине, наполнила водой белый пластмассовый стаканчик. Вернулась. Остановилась в изголовье Благое и тонкой струйкой стала лить воду на его лицо. Благое очнулся, открыл глаза. Поначалу ничего не понял, кроме того что лежит на полу.

Попробовал встать, но обнаружил, что сделать этого не в состоянии. Его руки заведены за спину и туго скручены. Затылок жгла острая боль.

– Ожил?

Благое увидел склонившееся к нему лицо Илича. На ум сразу пришло все, что ему рассказала немка, но свои знания он постарался не выдать.

– Звездан?! – В голосе Благое прозвучали усталость и удивление. – Где мы?

От боли в затылке тошнота волнами подступала к горлу. Благое обреченно закрыл глаза. Илич ткнул его в бок ботинком.

– Я мыслил – ты крепак, атыкрепалин а. – Я думал, ты крепкий, а ты – дохлятина.

Благое застонал. Илич снова пристукнул его ногой.

– Запомни, твоя судьба в твоих руках.

– Что случилось? Чего тебе от меня надо?

– Искренности. Отвечай на мои вопросы. Только честно. Что ты делаешь в Сплите?

– Отдыхаю.

– За ложь буду наказывать. Больно. Офицер сербской армии просто так в Хорватию отдыхать не поедет.

Благое промолчал.

– Тебе подсказать?

– Что ты с ним миндальничаешь?

Голос прозвучал со стороны. Благое скосил глаза и увидел женщину, полулежавшую на кровати. Она заложила ногу за ногу и курила. Благое узнал в ней Милену – машинистку штаба. Ту, которая не раз прибегала к нему вечерами, чтобы улечься рядом. Значит, это о ней говорила фрау Шредер!

– Успокойся! – Обращаясь к Милене, Илич повысил голос: – Торопиться некуда. Верно, Селич?

– Лично мне – нет.

Илич зло засмеялся.

– Мне тоже. Так тебе подсказать, зачем ты здесь?

– Если можно. Мне кто-то треснул по башке, и память отшибло.

– Хорошо. – Илич почти мурлыкал, словно кот, игравший с мышкой. – Сколько денег ты привез русским?

– Чужих денег я не считаю.

Благое мог сказать «не знаю» и не соврал бы: ему о сумме гонорара диверсантов не говорили. Но признаваться в этом не очень хотелось.

– И все же? Не жмись, друг, я заставлю тебя сказать.

– Ах, деньги! Они в моей комнате. В сумке под кроватью. Возьми и сосчитай.

Илич подсунул резиновую палку под подбородок Благое и надавил на горло. Дыхание перехватило. Благое захрипел. Лицо покраснело, глаза выпучились.

– По-твоему, – сказал Илич, – я будала – глупак? Я проверял твою сумку. Хотя и знал, что этих долларов ты не привез. Ты должен только назвать русским номера счета. В каком банке?

Давление на горло ослабело. Благое несколько раз глубоко вздохнул, стараясь отдышаться.

– Мне поручено передать им только цифры. Их так много, что ни мне, ни тебе они ничего не скажут. Сколько их в номере счета, я не знаю. В каком порядке стоят, мне тоже никто не сообщал.

– На чье имя и где открыт счет? – Илич походил на лису, которая заговаривает зубы вороне, в надежде, что та уронит сыр.

– Не знаю.

Благое опять не врал. Он и в самом деле не знал ни цифр счета, ни то, как их можно вычислить. Ему передали небольшой карманный календарик авиакомпании КЛМ на 1992 год.

Ни пометок, ни тайных знаков на нем не имелось. В этом Благое мог поклясться – он все проверил сам. Как извлечь из календаря нужные цифры, знал только русский. Но это не делало в глазах Илича положение Благое более простым. В подобных случаях незнание воспринимается как уловка и только отягощает последствия, заставляя прибегать к пыткам и давлению.

– Хорошо. Кто этот русский? Где он тебя ждет? Когда состоится встреча?

– Не знаю. Русский должен найти меня сам.

– Ах, Благое, какой ты несчастный! Идешь сам не знаешь куда. Несешь цифры, не знаешь кому. – Илич говорил вкрадчиво и вдруг взорвался громким криком: – Рогата марва! Скотина рогатая! Хочешь, чтобы я в это поверил?!

Перемена настроения была столь внезапной, что Милена, полулежавшая на кровати, вздрогнула. Таким возбужденным и злым Илича она еще никогда не видела. А тот психанул еще и потому, что неожиданно осознал – Благое мог говорить правду. Тогда все задуманное рушилось и летело в бездну, из которой уже не выбраться: назад, в Сербию, возврата нет, мусульманам он вряд ли будет нужен, особенно если не примет ислам и не подрежет себе плоть настолько, насколько того требуют каноны религии. Куда деваться? Куда идти? Все чертова баба! Ну Милена, проклятая сука! Но не на ней же вымещать злость и неудачу!

– Учти, – Илич понизил голос так же неожиданно, как и стал орать. Теперь он говорил с иезуитской вкрадчивостью, временами даже пришептывал: – Я заткну тебе. Благое, пасть и буду отрезать от тебя небольшие кусочки. Сперва пальцы ног, потом двинемся дальше. И ты скажешь все, что знаешь.

Благое молчал. Он прекрасно понимал безысходность своего положения. Немка предупреждала его, но он не принял ее слова всерьез.