Зов ястреба

Она услышала звук шагов, удаляющийся от её отсека по проходу. Заметалась – успеет ли она умыться и привести в порядок растрепавшиеся волосы?

После возвращения от Сорты в свой отсек она снова поплакала, пока, наконец, не уснула, и сон её был прерывист и неглубок. Но почему-то она чувствовала себя так, как будто не смогла бы уснуть опять, даже если бы ей разрешили. Мысль о прибытии в столицу, о которой она столько слышала, но которую никогда не видела своими глазами, будоражила.

Миссе вышла в проход и сощурилась – в глаза ударил яркий свет из-под поднятых створок. Сорта и Унельм уже были здесь – оба стояли, прижавшись к окошкам, и смотрели, как постепенно поезд поглощается Химмельборгом.

Миссе тихонько встала рядом с ними, забыв о растрёпанных косичках и неумытом заплаканном лице.

От увиденного за окном закружилась голова и она поняла, что Сорта и Ульм не поздоровались с ней совсем не потому, что она успела сделать что-то не так, а потому, что просто не заметили её. Она и сама, засмотревшись на Химмельборг, забыла обо всём на свете.

Высокие дома – в три, в четыре, даже в пять этажей – сияли разноцветными стёклами окон, тускло блестели чугунными решётками балконов и оградок. Изогнутое литьё фонарей – вечером они, должно быть, засияют валовым светом, и в городе будет светло, как днём. Брусчатые мостовые. Гнутые мостики, перекинутые через реку, – поезд проехал её слишком быстро, но Миссе успела сосчитать их. Три гнутых мостика – один за другим, и у основания каждого – статуи, изображающие хищных зверей, готовых к прыжку.

Храмы Души, светлые, прозрачные, с сияющими серебристой черепицей крышами и высокими башенками, и храмы Мира – массивные, приземистые, укрытые крышами цвета золота и бронзы, слепящими глаза. Миссе даже разглядела огромный гонг, похожий на солнце, под крышей одного из них. Звука такого гонга хватило бы, наверно, чтобы созвать всех жителей Ильмора, от одного конца до другого.

Круглая площадь – там раскинулись разноцветные палатки, и торговцы ходили, разнося что-то на подносах, и люди сидели прямо на улице за столиками, и в корзинках рядом с ними что-то цвело.

Миссе вдруг подумала, что ритм и звук, с которым шёл поезд, изменились – теперь не было ни скрипа, ни звона, ни рывков, когда лапы ревок выбрасывались навстречу новым ледяным опорам. Здесь, в городе, были, значит, проложены настоящие постоянные рельсы, и поезд катился по ним бесшумно и быстро, на настоящих колёсах, поджатых до того к днищу, и пол теперь почти не качался под ногами.

А ещё здесь были фонтаны – струи взлетали высоко, до уровня вторых этажей, и серебрились в солнечных лучах, как будто в них плескались не видные глазу крошечные рыбки.

И зелень, зелень повсюду! Листья на деревьях, растущих на одинаковом расстоянии друг от друга, плавно колыхались от ветерка, и похожи были на лёгкую пену. Некоторые цвели ядовито-розовыми и белыми цветами, и Миссе представила, как вот-вот почувствует их аромат, и задрожала.

Цветы росли в корзиночках, подвешенных к балконам, вроде тех, на площади, и на обочинах дорог. По дорогам катились коляски, запряжённые оленями, крупными, лоснящимися – не то, что ильморские, – и колёсные автомеханики, сделанные из металла и препаратов.

– Смотрите! – Ульм, который теперь не хмурился, ткнул пальцем куда-то влево и вверх, и, проследив за ним, Миссе увидела белый след в небе, похожий на падающую звезду. Но звезду нельзя увидеть днём.

– Что это?

– Паритель летит, – сказал Ульм, и Миссе заметила, что глаза его жадно блестят – как будто в воображении это он проносился в том парителе высоко-высоко над землёй, летя из Кьертании к далёким чужим континентам и странам.

Миссе ни за что не решилась бы забраться туда и очутиться так высоко, какие бы чудеса ей за это ни обещали.

Саму её куда больше архитектурных и механических чудес поразило то, как были одеты здешние люди. Ни длинных шуб, ни шапок или больших рукавиц и высоких тёплых сапог.

Женщины здесь ходили с открытыми руками – Миссе сама видела двух оживлённо болтающих подруг, с виду её ровесниц, одетых в приталенные платья с длинными юбками не толще нательной рубашки, розовое и жёлтое, с мелкой вышивкой по всему подолу – жалко, что Миссе не могла её рассмотреть – и лёгкими полупрозрачными накидками с капюшонами. Накидки были невесомые, как будто из воды, и капюшоны лежали у девушек на плечах.

Прически у них были совсем не такие, как носили в Ильморе, – очень высокие, причудливые. На такие не наденешь ни шапку, ни платка, не испортив сложность конструкции. Разве что этот капюшон, как будто сделанный из паутины, не мог испортить их – да и то надевать стоило бы осторожней.

Мужчины носили пиджаки и рубашки; на ком-то Миссе увидела куртки из кожи и шейные платки. Но куртки эти были расстёгнуты, а некоторые даже несли в руках.

– Там тепло, – сказал Унельм. – Вы видите? Цветы, их одежда. Там очень тепло! – От избытка чувств он подбросил на ладони карточную колоду – одну из тех, что вечно таскал с собой. Карты разлетелись веером – но он ловко поймал их.