Зов Полярной звезды

Тут Аристидис обошелся и вовсе без слов – чиркнул вынутой из коробка спичкой, поднес трепещущий огонек к закаменелому фронтону хилера. Поразительно: лишенный жизни Яакко глядел перед собой ясно и светло, а на губах играла добрая улыбка, будто перед насильственной кончиной явилось ему что-то чудесное. Вадим на войне, обрывочно восстановившейся в памяти, видел немало мертвецов, но ни один из них, покидая бренный мир, не выглядел таким ублаготворенным.

Орудия убийства поблизости не оказалось, зато на зипуне Яакко виднелись медно-бурые полосы, из коих следовало, что преступник, перерезав жертве глотку, вытер нож и скрылся.

Вадим встал, оглядел примолкший лес. Не уловил ничего, кроме отдаленных звериных повизгиваний, шелеста крыл и сторожкой поступи хищников. Если убийца сейчас там, в зарослях, то затаился, пережидает. Устроить бы облаву, да какими силами? В незнакомой местности немногочисленный отряд едва ли кого сыщет.

– Барченко. Сообщить, – рассудил Аристидис, обуреваемый теми же думами.

Александр Васильевич спал в своем дорожном кабинетике. В спертом воздухе витал запах горячего стеарина – видно, начальник экспедиции работал допоздна и задул свечу совсем недавно.

Вадим приоткрыл незапертую дверь, и Барченко рывком сел, словно и не был секунду назад скован сном.

– Что? – спросил на вдохе.

Вадим со всей возможной краткостью, в стиле Аристидиса, рассказал об убиенном Яакко. Закруглил так:

– Прочесывать лес считаю занятием бесперспективным. Вот поутру, когда р-расветет…

– Поутру душегубца и след простынет, – возразил Барченко.

Он зажег свечу – низенький столбик-огарок, криво стоящий на столешнице. Надел очки, в их стеклышках блеснул багрянец.

– Кто еще про сие злосчастие ведает?

– Никто, – вывинтился из-за спины Вадима Аристидис.

– А где второй часовой обретается?

Вадим про себя выбранился нехорошими словами. Поглощенные размышлениями о смерти Яакко, они совсем позабыли про второго караульного – паренька с неказистой фамилией. А ведь он стоял на улице, пусть и далековато от Яакко. Мог что-нибудь видеть или слышать.

Барченко пригнулся над часами-луковицей, что лежали возле свечи. Стрелки показывали пять минут третьего.

– Покличьте его. Если живой…

Вадим и Аристидис ссыпались с вагонной подножки, пробежали, топоча, в конец состава и уткнулись в траченный молью и пропахший прогорклым маслом полушубок Прохора Подберезкина. Отрядный кашевар стоял, чуть сгорбясь, у последнего вагона и загораживал собой бившегося на земле красноармейца.

– Тоже! – обреченно проговорил Аристидис.

Подберезкин оборотился назад, глянул, как ошпарил.

– И вы тут… вашу в дышло?

Непей-Пиво с хлюпаньем катался по насыпи, вздрыгивал ногами, как марионетка, а из шеи у него выталкивалась густая жижа.

– Тот же почерк… – Вадим взял Подберезкина за ворот полушубка, притянул к себе. – Давно ты здесь?

– Только пришел, твою в… Сменить его хотел, а он… Да пусти ты!

Прохор ударил Вадима по тыльной стороне руки.

– М-мамочки! – захлебываясь, проныл Непей-Пиво.

– Врача! – Аристидис двинулся назад, но замер в нерешительности, вспомнив, что врач лежит зарезанный.

Дробно застучали подбитые железом сапожки, и к раненому подбежала Адель – расхристанная, без шапки, в расстегнутом тулупе. Вадим удивился.

– Вы здесь? Я думал, вы спите.

– Потешно… По-вашему, я глухая? Топот, крики… Конечно, я услышала. Что с ним?

– Гайло перерезали, на… – хмуро ответил Подберезкин.

Адель, не колеблясь, склонилась над несчастным красноармейцем, дернула залитую алым шинель.

– Посветите мне!

Аристидис услужливо запалил спичку. Адель умеючи зажала вену на шее Непей-Пива, и поток крови остановился.

– Поднимите его! Надо перенести в вагон… Живее, чего вы копаетесь!

Будто и не было повадок субтильной институтки. Действовала категорично, в голосе зазвенел металл, и даже слово «потешно» исчезло из лексикона.

Вадим ухватил красноармейца за плечи, Прохор – за ноги. Подняли, понесли. Адель шла рядом, продолжая зажимать пальцами рану. Аристидис исчиркал полкоробка, зажигая по три-пять спичек за раз и освещая дорогу. Непей-Пиво мычал и брыкался, как теленок.

– Да не дергайся, мать твою в… – по привычке забранился Подберезкин, но Адель приказала ему засохнуть таким тоном, что он не посмел ослушаться.

Пострадавшего внесли в теплушку и уложили на полку, еще хранившую тепло Адели. Разбуженное вагонное население загудело.

– Кто его?.. Где?.. За что?..

Вбежал оповещенный Александром Васильевичем Макар, разогнал всех по местам.

– Ша! Кто сунется, тому блох на пупке передавлю!

Близ лежанки, на которой хныкал Непей-Пиво, стало пусто. Адель прощупывала его порезанную шею. Вадим, не дожидаясь указаний, собрал по вагону коптилки и расставил их на полу поближе к фельдшерице, а оставшуюся взял в руки и поднял повыше.

– Хорошо, – одобрила Адель. – Теперь подай мне мою сумку, а посторонних гони прочь.

Вот так непринужденно перешли на «ты». Вадим отметил это не без удовольствия и напустился на Аристидиса с Подберезкиным: