Зов Прайма

Потом он отступал, и ей разрешалось сесть. Тогда она осторожно поднималась — сначала просто садилась, потом вставала на колени, затем на ноги. Медленно, чтобы не спугнуть это затишье, чтобы он подольше оставался в неведении, чтобы подольше не возвращался. Чтобы не будить ЕГО.

В этих снах она всегда была слепа. На глазах лежала плотная повязка из жесткой ткани, такая тугая, что она до боли, до крика впивалась в лицо. И ее невозможно было снять, сколько бы она ни старалась сорвать эту ослепляющую вуаль. Повязка лишь скручивалась еще туже, до крови стягивая голову.

Но ветер никогда не уходил далеко, он всегда оставался где-то неподалеку, завывая на разные голоса. То шипя, то свистя, он постепенно складывал разрозненные звуки в слова, наполняя безумным смыслом свое хаотичное бормотание.

— Ш-ш-шааз-з-з... — плакал он вдалеке.

В нем как будто были заключены тысячи голосов, которые могли говорить одновременно. Грубые мужские, когда он хотел напугать, они рвали слух, врывались в уши и больно бились внутри сознания, изо всех сил принуждая закричать.

— Ш-ш-шааз-з-з... — повторял он все ближе и ближе.

Тихие женские, когда он хотел уговорить, они дарили материнскую ласку, гладили по голове и обнимали, награждая частичкой тепла, такой необходимой в этом холодном темном мире, прося в ответ лишь одного — заплакать у них на плече.

Но надо было молчать. Всегда молчать. Только молчать. Каким бы жалобным тебе ни казался плач ребенка. Каким бы доверчивым ни слышался голос доброго старика.

— Ш-ш-шааз-з-з... — шептал он над самым ухом.

Ведь стоит лишь заговорить, и ОН услышит тебя. Так сказала ей бабушка Джиа, а старуха знает, что говорит. Достаточно уже того, что ОН чует ее. Ведь в их самое первое свидание, она не догадалась зажать нос. Дикий смрад ворвался в ее ноздри, повалил на спину, заставил широко раскрывать рот, глотая свежий холодный воздух. О, как же ОН тогда смеялся!

Довольно того, что ОН может до нее дотронуться, ведь год назад она поддалась на ЕГО обман и протянула вперед руку, чтобы вытащить тонущего в пруду ребенка. Как мерзко ОН тогда хихикал, празднуя свою победу, когда вместо детской ладошки она дотронулась до шершавой когтистой руки.

— Ш-ш-шааз-з-з, — сказал ОН, остановившись прямо перед ее лицом. — А как тебя зовут? Ты же помниш-ш-шь, а?

Да. Она помнила. Самым главным в этих снах было не потерять рассудок, судорожно цепляясь за жалкие крохи съежившегося в ужасе сознания.