Зовущие корни (СИ)

Пономарь вспомнил Михайлова и его совет: «Помягче надо с людьми, помягче». Проговорил тихо:

— Вот и разберемся, уважаемый, не скучай, генерал таких вещей не прощает.

Он вышел из кабинета, хлопнув дверью. Народ в приемной не знал, что и думать, выводов не делали, ждали развязки событий.

Михайлов набрал номер телефона, решил позвонить своему другу генералу, начальнику МВД области.

— Здравствуй, Олег, купил телефон, теперь могу звонить тебе почаще, когда в районе бываю. Как дела, здоровье?

— Здравствуй, Борис, рад слышать, Мишка Сухоруков недавно звонил, говорит, что ты женился.

— Точно, тебе звонил по спутниковому, но не дозвонился, хотел и тебя пригласить. Что там в мире и области творится?

— Нормально все. Мишка говорит, что ты теперь дворянин.

— В смысле? — не понял Борис.

— Как старые дворяне — собственную деревню имеешь, Михайловку.

— А-а, Мишка всегда был с юмором. Кстати, Олег, ты же охотник, приезжай на охоту, сбегаешь в лес с тестем.

— Далеко, Борис, но все равно спасибо. Да-а, у вас там местного царька снимают.

— Какого?

— Царькова. Не слышал, что ли?

— Нет, у меня же в поместье нет связи с миром. Так и живу в слепоте полной. А за что?

— Подробностей не знаю, хотел у тебя узнать, завтра приказ выйдет. Как с местным начальником ОВД живешь, нормально?

— Не-е, вообще не живу, только с женой.

Посмеялись оба и попрощались, обещая приезжать друг к другу.

Вот так дела… Царькова снимают… Как вовремя! Вот тебе и время…

На следующий день райцентр гудел новостями. Никто не догадывался и не поверили бы истине, что это элементарное совпадение.

* * *

Светлана взяла коробки с электроплиткой и чайником, пошла к Василисе. Вначале смутило, что муж покупает это для чужой женщины, но потом она успокоилась. Деньги с зарплаты вычтет и отнести сам попросил. Выходит, что для Василисы это она купила, а не Борис. Что это — ревность? Чушь, конечно, сама бы тоже помогла. Но я баба, а он мужик…

Светлана вошла во двор… Василиса обживалась, и дом уже не выглядел заброшенным. Чурки сложены аккуратно и половина уже порублена на поленья, чуть сбоку стояла печка-железка, на ней Василиса готовила еду. Плиту каждый раз не станешь топить — дома жарко и дров уйдет много.

Она постучала в дверь и, не дождавшись ответа, вошла. На кухне стол и шкафчик над ним, еще, видимо, времен гражданской войны, несколько табуреток. В комнате пружинная кровать с периной. Все чисто, аккуратно и убого.

Светлана поставила коробки на стол. Интересно, где же сама Василиса, куда она могла уйти? В гости не пойдет, это точно. Значит, ушла в Грязновку к своим на кладбище, десять верст для деревенских не расстояние.

Навязчивый образ Михайлова постоянно преследовал Василису. С ним вставала, работала и ложилась. После переезда еще ни разу не посещала могилки, так долго никогда не отсутствовала.

Пять ухоженных могилок в рядок, деревянная скамеечка… она присела и не заметила, как образ Михайлова исчез. Стала вспоминать и говорить с детьми, родителями, мужем. Долго, очень долго сидела, не шевелясь, с виду задремавшая женщина. Сегодня она увидела то, что раньше не приходило — лютый холод и снег, дети, выскочившие раздетыми на улицу, веселились, кидая друг в дружку снегом. Потом враз встали, понуро наклонив головы: «Ты прости нас, мамочка, тебя не было и нам стало жарко у печки. Выскочили поиграть… ты прости нас, мамочка». Лица постепенно растворились и видение полностью исчезло.

Василиса почувствовала, как по щекам бегут слезы, смахнула их ладошкой. «Деточки вы мои, деточки, почему же вы не оделись»? — все шептала и шептала она. Так и сидела, отрешившись от внешнего мира.

Потом перед глазами стало появляться что-то непонятное, постепенно вырисовываясь в лес, в то самое место, где медведь задрал ее мужа. И он вышел сам совершенно в другой странной и белой одежде. Четко просматривалось лишь лицо, заговорил родным голосом, но словно издалека: «Ты любишь, Василисушка, любишь. Терпи, Василисушка, хороший человек, добрый…не твой он, Василисушка. Ты иди, не время еще быть с нами». Она видела, как откуда-то появились дети, прижавшись к отцу, и стали удаляться, пока не исчезли совсем.

Василиса встала со скамейки… «Любишь… кого я люблю»? Перед глазами вновь всплыл образ Михайлова… она так и осела на скамью. Сердце застучала, словно готовое выпрыгнуть. «Боренька»… И опять родной голос мужа: «Не твой он, Василисушка, терпи»…

Она огляделась, уже стало темнеть. Пошла обратно быстрым шагом, смахивая с лица бежавшие слезы. Что-то перевернулась внутри, словно вынули камень, и стало легче дышать. То шла тихо, то почти бежала, иногда останавливаясь совсем… и плакала. Плакала впервые за несколько последних лет. «Не мой он, не мой», стучали в голове слова.

Стемнело и в деревне не видели, как вернулась Василиса, заметили лишь зажженный свет в доме. Она подошла к столу, потрогала стоявшие коробки, снова заплакала тихо и беззвучно. «Не мой»…