Зримая тьма

Долорес не захотела отвечать. Между нами, вырываясь из темноты, царившей среди хилых, ревматических виноградных лоз, порхали маленькие белые бабочки.

— Так что же вас в таком случае тревожит?

— Видите ли, дело в том, что я боюсь.

— Чего?

— Да вот… собаки… Ну за что убили собак? Даже Жозеф напуган. Никто в доме не спит уже несколько ночей.

— Собаки… Но ведь тут мог быть и несчастный случай.

— Нет. Вовсе это не несчастный случай.

— Тогда, возможно, личная месть. На вашем месте я не стал бы так беспокоиться.

— Дело не в собаках. Собак отравили потому, что они кое-кому мешали. Что же будет дальше?

— Просто вы изнервничались. Результат бессонных ночей.

— Знаю. Мне кажется, я сразу почувствую себя лучше, если уеду хотя бы на одну-две ночи. И Мария так думает.

В просьбе Долорес мне послышался отзвук моего разговора с Элен, и это меня встревожило.

— К сожалению, — сказал я, — никак не могу выполнить вашу просьбу. Это невозможно. У нас в лагере дисциплина не хуже, чем в интернате для мальчиков.

— Понимаю. Извините меня. Я не должна была обращаться к вам с такой просьбой.

Долорес попыталась подняться, но я положил руку ей на плечо.

— Поверьте, я сделал бы все, что в моих силах. Но взять вас в лагерь совершенно невозможно. Да наш директор Хартни с ума сойдет!

— Конечно, конечно, я понимаю! Ах, если бы мне только уехать отсюда и вернуться в Испанию! Я недавно получила письмо от своих.

— Родители хотят, чтоб я вернулась. Здесь все кончено. Понимаете, вы можете нравиться людям, и они будут уважать вас, но денет здесь ни у кого нет. Нужно смотреть правде в глаза. Пора возвращаться домой.

— Что же вам мешает?

— Нет денег на билет. Это главное. Кроме того, нужно купить себе что-нибудь приличное, приодеться… Пожалуйста, не подумайте, что я попрошайничаю у вас, — поспешно добавила девушка.

Внезапно мое внимание привлек смех, прозвучавший в толпе вокруг мавританок. Один из нефтяников обхватил мавританку рукой за шею и силой пытался заставить ее отпить виски из фляжки. Остальные девушки прервали свою заунывную песню и то принимались смеяться, то молча смотрели на происходящее. Это не был нормальный человеческий смех, в нем слышалось нечто такое, что разделяло нас больше, чем все остальное. Мавританки смеялись, раскачиваясь на скамейке, гремя браслетами и откинув голову назад. Долорес вздрогнула. Глубокая пропасть отделяла. ее от этих девушек. Их можно было дешевле купить, этих мавританок, однако арабы относились к ним с уважением, они верили, что их профессия предначертана им судьбой и каждая из них — немножко колдунья, способная принести счастье.

— Знаете что? Я попытаюсь что-нибудь придумать за время поездки. Меня не будет дня два, и, возможно, за это время что-нибудь придет мне в голову. Вы согласитесь пойти на какую-нибудь работу?

— На любую! Соглашусь делать все, что угодно. Я могу быть кухаркой, уборщицей, прачкой. И Мария тоже. Она с удовольствием пойдет на любую работу.

— Вот и хорошо. Мы встретимся, как только я вернусь, и, если к тому времени настроение у вас не изменится, мы что-нибудь придумаем.

ГЛАВА X

— Мы должны действовать точно так же, как действует любой купец. Нужно узнать, в чем они нуждаются, и дать им все, чего они хотят. Пусть наше присутствие будет необходимым — вот суть дела.

Латур был полон решимости отвести малейшее подозрение в альтруизме. Вместе с тем я понимал, что он тщится любой ценой доказать самому себе, будто он еще нужен. Сознавая, что время не на его стороне, Латур пытался как-то возвеличить прошлое, обреченное на забвение.

— Это могли бы быть лекарства или удобрения, — продолжал Латур. — Но получилось так, что мы идем из-за моста. Конечно, нам было бы легче, если бы они сами знали, что им нужно. Обычно мы подсказываем им ту или иную мысль. Нам нужно развить в себе способность мыслить по-купечески.

— Понимаю, — согласился я.

Мэри Хартни мыслила — или чувствовала — почти так же, как Латур. Она тоже хотела быть полезной; хотел этого и проживающий в Эль- Милии миссионер Фултон. По убеждению Мэри, она способствовала просвещению мусульман, добиваясь регулирования рождаемости и уговаривая мусульманских женщин отказаться от чадры. Система Фултона отличалась еще большей простотой: после крещения водой он рекомендовал мусульманам зубрить религиозные формулы и петь псалмы.

Латур избрал более сложный путь, но преследовал, в сущности, ту же самую цель.

Солнце взошло уже часа два назад, а мы все еще поднимались в гору. Мы с Латуром — он сидел за рулем — ехали в первом джипе; за нами следовало еще семь машин. Впереди возвышалась ровная гряда гор, вершины которых купались в залитом солнечном светом небе; вокруг нас и под нами лежали долины, где затаились тени и клубились холодные туманы. Мы словно плыли в океане свежего воздуха, напоенного запахом молодой листвы.

Латур беззаботно болтал.