Зуб мамонта. Летопись мертвого города

— Стыдно быть нищим, — интуитивно отреагировал Александр, как боксер, уклонившийся от удара.

— Нищим?! — принял это на свой счет Байкин, побагровев. — Я построил этот город. Я построил эту плотину. Отсюда начинался самый протяженный на Земле водопровод. А что сделали вы? Развалины из моих домов? Пни из моих деревьев? Бурьян на моих полях? Дыру возле моей плотины? Ты на этой «нищете», как поганка на навозе вырос! Трупоеды! Только и умеете прошлое пожирать. Да еще и клянете его. Сегодня, чтобы стать богатым, достаточно перешагнуть через совесть. Некоторым, правда, повезло: им и перешагивать не через что. Ты думаешь — тебе завидуют? Тебя презирают. Твое богатство — как чирей. От грязи. Гниение плоти. Кому оно пользу принесло? Зачем тебе все это среди развалин?

— Для ваших внуков, — холодно ответил младший Шумный. — Вы-то не очень большое наследство оставили.

Старший Шумный при этих словах ударил кулаком по столу. На пол полетела чаша под хохлому с красной икрой.

— Молчать! — впервые за послевоенную жизнь затрубил он своим полковничьим басом. — Да, мы напрасно жили, потому что нашу жизнь обгадили такие, как ты. Изменники, предатели! По тебе штрафной батальон плачет, щенок!

Александр Шумный побледнел:

— Может быть, сразу к стенке? Это я изменник? Все в жизни меняется. Любое изменение — измена. Не я изменился. Сама жизнь изменилась. Только вы не изменились. Знаете почему? Потому что вы — мамонты.

Старики онемели.

— Пойдем, Есим, — тихо сказал отставной полковник. — Я, может быть, мамонт. Но почему у меня родился динозавр?

Они поднялись и вышли вон — два седых мамонта, которым пришло время вымирать.

В словах младшего Шумного была обидная правда. Любую измену можно оправдать прогрессом, исторической справедливостью, революцией и другими высокими мотивами. История вообще — череда измен. И в этом смысле большая измена ни в каких оправданиях не нуждается.

Больше Байкин к Шумным не приезжал. И не потому, что обиделся.

Просто умер.

Времена перемен омрачены всеобщим предательством. Но самое страшное предательство — измена человека самому себе. В такие времена не предать себя почти невозможно. Изменяется мир, и ты вместе с миром должен или измениться или умереть. Не обязательно физически. В такие времена остаться самим собой — подвиг. Или глупость.

Хоронить его приехало неожиданно много народа. На черных «мерседесах», обшарпанных автобусах, велосипедах. Многие добирались от грейдера пешком.

Чин из области с гладким от благополучия лицом, бывший подчиненный Байкина, сказал:

— Этот человек не верил в Бога, но он хотел построить рай на Земле. Многие его считали тираном, многим от него доставалось. Он и не догадывался, сколько людей любили его — мусульмане и христиане, католики и атеисты. Он не верил в Бога, но Бог простит его за это. Бог судит человека по делам. Иначе какой же он Бог. Для таких, как он, Бог найдет место в своем небесном коммунизме.

Где еще говорить красивые слова, как не на кладбище. Где еще искать справедливости, как не на том свете?

Старший Шумный стоял каменной глыбой, и по лицу его невозможно было прочесть, о чем он думает. Младший Шумный плакал. Он тоже произнес несколько прощальных слов. Называл Байкина отцом, говорил, как многим ему обязан, и обещал поставить на могиле мраморное надгробье. Хотя, говорят, гранитное долговечнее.

Построить коммунизм в отдельно взятом ауле Байкину так и не удалось.

По карнизу сарая на задних лапках шла крыса. В передних она несла ослепительно белое яичко. Старший Мамонтов, музицирующий под старой березой, накрыл струны гитары рукой.

— Антон, — позвал он ровным голосом, боясь спугнуть крысу, — неси камеру.

Послышался топот босых ног по полу, и в дверях появился заспанный Антон с видеокамерой наизготовку. Виктор Николаевич прижал палец к губам и глазами указал на крысу. Антон резко нагнулся в поисках тяжелого предмета.

— Снимай, — одним тоном осудил его поведение отец.

Через минуту-другую Антон, захлебываясь от восторга, уже рассказывал женщинам, пропалывавшим картошку:

— Представляешь, ма, идет на задних лапках, а в передних яичко несет.

— Ах ты, зараза такая, — разволновалась баба Надя, — опять на чердак повадилась, — и спросила с надеждой: — Вы ее прибили?

— Да ты что, ба! Убить такую гениальную крысу? Может быть, она на всю планету одна такая, как Эйнштейн.

По штакетниковой ограде, как балерина на пуантах, прошел кот.

— А ты куда, дармоед, смотрел? — напустилась на него баба Надя.

— Заелся, — ответила за него Света, — он теперь карасей без сметаны не ест.

Медленно занималась скука летнего дня, которая потом в убитых холодом полях будет вспоминаться раем. Первоочередная задача — подготовить бабу Надю к очередной зимовке. Подремонтировать дом. Привести в порядок погреб, баню. Запасти сено и комбикорм для живности. Из всех домашних хлопот Антону меньше всего нравилось пилить дрова. Нудное занятие. Совсем другое дело — раскалывать толстенные чурбаны. К этому делу он никого не подпускал.