Звать меня Кузнецов. Я один.

Поющая половицаПамяти Юрия Кузнецова1.Он вошёл в мою комнату. ВздрогнулЗа окном окаянный закат.Он мой лоб молчаливо потрогал,Он сказал мне: «Ты сам виноват».«О, несчастный, — сказал он, — на склонеИз-под ног ускользающих лет,Ты моих повелений не понялИ в тебе умирает поэт».«О, пойдём же, — сказал он, — со мною»,«Ты готов?» — Я ответил: «Готов».Мы пошли над холодной рекою,Над равниной печали и снов.Мы пошли в золотом пересверкеЧеловеческих мыслей и грёз,И тонули безмолвные церквиВ океане бессмысленных слёз.Всюду были какие-то тени,Всюду было темно и мертво.Он сказал: «Становись на колени,И молись на себя самого!»И уже начиная клониться,Поводя деревянной рукой,Я сказал: «На кого мне молиться?Я не ведаю, кто я такой!»Он сказал мне сердито и строго:«Утони в темноте и мольбе,Ибо смерть и бессмертие БогаПребывают от века в тебе!»Я упал на колени и робкоОсенил безнадёжным крестомВсё, убитое мною до срока,Всё, что предал я в мире земном.Я стоял перед ним, погибая,В первый раз виноват без вины.Он смотрел на меня, не мигая,Как иконы глядят со стены,Далеко, за чертой назиданья,Он, пугая врагов и друзей,Обещал мне великие знаньяИ ключи от закрытых дверей.Он смотрел на меня, узнавая,Не подвластный мышиной возне.«О весна без конца и без края!» —Волновалось и пело во мне.Так летели мгновенья и годы,Создавая виток за витком.И пространство небесной свободыВ моём горле стояло, как ком.Он смотрел, а потом равнодушноПовернулся спиною ко мне,И святое «Послушай! Послушай!»Я напрасно кричал в тишине.За окном ещё звёзды мелькали,Но рождалось сиротство в груди.«Вот и всё, — он сказал. — Поболтали»,«А теперь, — он сказал, — уходи!»Я упал ему в ноги, рыдая,

Золотыми словами звеня.«Не гони!» — я кричал, умирая,И тогда он ударил меня.И глотая вселенское зелье,Словно искра в безжалостной мгле,Я не помню, как падал на землюИ как полз по осенней земле.Я измерил овраги и горки,Припечатал к земле ковыли…И опять те же рамки и шторки,Да иконы в столетней пыли.И теперь в идиотской улыбкеЯ одно откровенье таю:«Я гостил у него по ошибкеИ он понял ошибку свою».На испод разрывая рубахи,Я шепчу по случайным углам:«Моё место в тюрьме и на плахе,Под забором, на дне, но не там».В ускользающей памяти роясь,Я твержу для потехи живых:«Это поезд, всего только поездС огоньками созвездий чужих».Этот узел никто не разрубит,Я напрасно о чуде молил.Он меня никогда не полюбит,Он меня никогда не любил.2.В безвозвратной пустыне разлукиЯ по стонущим рельсам бреду,И срывают трамвайные дугиЗа звездою другую звезду.Я хватаюсь за воздух колючий,На носки поднимаюсь опять.Это счастье похоже на случайИ на время, бегущее вспять.Из-за гор, из-за рек, из-за шторок,Проклиная извечный бедлам,Я бегу в этот бред, в этот морок,По протаявшим в небе следам.Что за жизнь? Не пойму и не знаю!Но понять ещё силюсь пока,И сожжённые книги листаю,Где исток не забыла река.Надомной и над ними всё гуще,Всё страшнее смыкается ночь.И я знаю: никто всемогущийНа земле мне не может помочь.Я бросаю узлы и котомкиИ стегаю вожжами коня…Только рвутся, как струны, постромкиИ надежды бегут от меня.Тает след их в пурге заполошнойНе пройти ни коню, ни луне.И смотрю я с тоскою острожнойВ небеса, недоступные мне.Я внимаю далёкому звуку,Ту же тайну на сердце храня…Может быть, он протянет мне руку,Может быть, он полюбит меня…

*Плюнул на славу, расстался с мечтой,Стал ощущением света и звука.Душу его составляло Ничто,В этом была его смертная мука.Могли он выжить? Наверное, мог…Но ни строки, ни судьбы не исправилВ мире, где Дьявол светился, как Бог,В мире, где Бог бесновался, как Дьявол.*Чётки дней перебираю,Жгу последнюю свечу.«Умираешь?» — «Умираю».«Оставайся» — «Не хочу».Я не плачу, Бога ради,И не рву земную связь.На столе лежат тетради,Как живые, шевелясь.Все страницы дышат бредом.Их не сжечь, не утопить.Между тем и этим светомНевозможно долго жить.*Пустотой обернулась дорога.Не кори меня, мальчик, не злись,Ничего, что друзья от порога,Как круги по воде разошлись.Разлетелись мечты, и подруги,Предсказанья пошли на ущерб.Но круги превращаются в круги,Просиявших в потёмках судеб.Снова блещут небесные росы,Снова свищут в ночи соловьи.И, как древние каменотёсы,Бьются с вечностью строки твои.*Владея огненным пером,Он жил, как истина и совесть.Хотелось вровень встать с Христом,И Сатану заткнуть за пояс.Под вечный свист троянских стрел,Подобно смертному поклону,Весь мир на щит его смотрел,А он на мир, как на Горгону.Владея словом и мечом,Он жил божественно и сиро.О чём он думал? Ни о чём!И это тоже тайна мира.Он обжигал зарёй уста,Сводил с ума свою усталость.И солнце мёртвого ХристаНад ним всё чаще поднималось.В потёмках страх мерцал, как нож,И хохотали чьи-то лица:«Не ери себе. Ты весь умрёшь.Ничто твоё не повторится!»Он встал, как воин, на меже,Тоску с презрением мешая.Но что-то дрогнуло в душе,Земную муку довершая.

Святой, великий, как народ,Он рвал невидимые сети…Но крестный путь на крестный ходОн изменил.   О, ужас смерти!*Возник в пыли немыслимый Атлант.И, за чертой небесного разгула,Открылась дверь, как в юности талант…Но эта дверь нас тоже обманула!Он опалил презрением уста.Но испугавшись истинного слова, —Ушёл в пустыню мёртвого Христа,В пески тоски и морока чужого.Нет, неспроста дорога пресекласьИ затянулась истово и туго:Он к нам спешил, Пегаса оседлав,А уезжал на ослике испуга.*Обнесла меня осень наследством,Обложила промокшей бедой.Облетает высокое детствоЗолотою и ржавой листвой.Грустный век! От плеча до запястьяРазучились бежать мураши.Вот и мне для любви и участьяНе хватило сегодня души.До последнего вдоха, до края,Предающей поэтов мечты,Ходят ночи и дни, умирая,От великой своей красоты.Заслонившись от Божьего лика,Не найдя ни начал, ни концов,Я бы умер без стона и крика,Как сумел умереть Кузнецов.Но любимая книга святится,И надежда из книги встаёт:«Раздражённо скрипят половицы,Но одна половица поёт!»Значит, нет ни конца, ни предела!Юра! Юра! Во имя твоёЯ опять принимаюсь за дело,Неподкупное дело своё.*То не ветер свистит на затоне,Не преступники плачут в кино, —Это ржут деревянные кони,Убегая из ЦПКиО.Налету разогнулась подкова.Задрожали Москва и Сургут.По России слова Кузнецова,Словно черти от грома бегут.Под забором страна умирает,Над страной миллионы ворон;И шампанское в кружках играет,Как оркестр из бюро похорон.*Я отшатнусь от лика грозного,И всё пойму в конце концов.По трупу Павлика Морозова

Гуляет Юрий Кузнецов.Он много нам чего рассказывал,Но сам нарушил уговор.Поэт теряет искры разума,Когда в нём дышит прокурор.Когда среди узлов распутанных,Он топчет белые цветы;Когда отверженных и плюнутыхОн видит с горней высоты.Он нас прощаньем не обрадовал,Но был наказан в свой черёд:И Фёдор Тютчев в муках адовыхЕму руки не подаёт.*Веры нет и нет надежды.Русь, от речки до куста,Разделили, как одеждыОсуждённого Христа.Всё не то и всё не это.Жизнь нелепа и проста.В доме русского поэтаПрописалась темнота.Нищий. Клоун. Неудачник.Косоглазый и хромой,Встанет ночью и заплачет:«Боже, Боже, Боже мой!Не даётся в руки слово.Поздно плакать и алкать.После Юры КузнецоваБольше нечего писать».Водку выпьет из заначки,Содрогнётся до нутра;Молча встанет на карачкиИ напьётся из ведра.Ни одной душой не признан,Он устало и хмельно,Словно в пасть капитализма,Смотрит в чёрное окно.К потолку поднимет очи,Злой, колючий, как стерня:«Почему ты, аве Отче,Отвернулся от меня?»Голос явный, но незримыйВ темноте блеснёт, как нож:— Больно?— Больно.— Пей, родимый…Пей, покуда не умрёшь.*Вспомнится снова и снова,Как, ощущая вдовство,После безумств Кузнецова,После прозрений его —Бедная русская Лира,Тихо и грустно, сама,С неба на землю сходила —Так же, как сходят с ума;Как спотыкаются стрелки,Как догорает жнивьё —Там, где целуют подделкиВ мёртвые губы её.