Звать меня Кузнецов. Я один.

Вы верно подметили об одиночестве Кузнецова. Я не помню, с кем бы он дружил в Литинституте, не считая Батимы. Он был затворником и, кажется, не подпускал к себе никого близко, кроме, конечно, земляков. Одно время мы жили по соседству, в левом крыле общежития, если смотреть на Останкинскую башню. У меня складывалось впечатление — парень сам по себе. Наглухо сурком вжился в комнату-нору, иногда показывая на свет свою мордаху. Как вспоминал Шукшин о своей молодости: вынырну на свет, глотну воздуха и обратно на дно. Юра писал да читал. Иногда выползал на кухню или в магазин. В пьянках его не замечал (не в пример Льву Котюкову, который без спросу лез в компании, пьяный вёл себя по-хамски, за что и получал синяки). И удивительна, конечно, история с его походом за окно «из-за девчонки». Мы, студенты, считали, что Юра пошёл за водкой, и качали головами, ибо был более безопасный путь — через подвальные окна. К слову, водку покупали у магазинного сторожа за 5 рублей, бормотуху — дешевле.

Владимир Сорокажердьев

(Из письма Вячеславу Огрызко, осень 2010 года).

Сорокажердьев Владимир Васильевич (р. 1946) — мурманский краевед. В своё время он окончил Литературный институт и затем работал в Мурманском отделении Всероссийского географического общества.

Отношение Юрия Кузнецова к сюрреализму остаётся непрояснённым, но его интерес, открытость к окружающему Россию миру и к зарубежной культуре общеизвестны. Он переводил Байрона, Китса, Рембо, Мицкевича, свободно рассуждал о «Фаусте» и «Дон Жуане» Байрона, Вашингтоне Ирвинге и Томасе Вулфе. Волею судьбы последний раз я видел его в библиотеке Литературного института, где он брал «Логико-философский трактат» Людвига Витгенштейна, книгу, последняя фраза которой стала афоризмом: «О чём невозможно говорить, о том следует молчать».

Сергей Дмитренко

(Из выступления в ИМЛИ на конференции «Юрий Кузнецов и мировая литература», 9 февраля 2011 года).

Дмитренко Сергей Фёдорович

(р. 1953) — литературовед и критик. В своё время он окончил Литературный институт. В конце «нулевых» годов критик стал шеф-редактором приложения «Литература» к изданию «Первое сентября».

Прощание с ним под высокими сводами храма Вознесения у Никитских ворот для многих запечатлелось какой-то особой тишиной напряжённого недоумения. Да разве он иссяк — под стать поздней осени за стенами? Разве всё сказал, что мог и ещё хотел выразить? Я же его совсем недавно видел — в общем зале бывшей Ленинки, в тесном пространстве на выдаче книг, где ему по какой-то причине не подготовили заказанные тома. Он был в необычном для меня волнении, почти вне себя, как-то грузно переминался с ноги на ногу, будто оскорблённый лев, готовящийся разнести в клочья и в пыль всю эту разладившуюся машинерию библиотечной обслуги. Заметив меня скошённым глазом, продолжая переминаться, он пробормотал, нет, проклокотал со своим южно-русским, кубанским придыханием: «Га?!. Что это?.. Уже и книг не дают!» Я постарался хоть как-то его утешить: «Боюсь, пора нам вообще отсюда куда-то выписываться. Больше времени уходит, чтоб заказать да получить, чем читать». Так и не знаю, дождался ли он в тот час своего заказа. Но, попрощавшись с ним, я вдруг порадовался про себя такой его по-юношески страстной книжной ненасытности.

Юрий Лощиц

(Из интернет-газеты «Столетие: Информационно-аналитическое издание Фонда исторической перспективы», 2011, 14 января).

Лощиц Юрий Михайлович (р. 1938) — писатель. Его перу принадлежат книги о Дмитрии Донском и Иване Гончарове. Юрий Кузнецов с симпатией относился к его документальным книгам о славянстве. Но поэта он в нём не видел. Лощиц очень обижался на то, что Кузнецов не хотел печатать его стихи в «Нашем современнике», бегал жаловаться к Куняеву, но Кузнецов своё мнение о поэтической беспомощности Лощица не изменил.