Звать меня Кузнецов. Я один

Соколов Владимир Николаевич (1928–1997) — поэт. В 1960-е годы он входил в круг Вадима Кожинова. Впоследствии поэт посвятил ему следующие строки: «Пил я Девятого мая с Вадимом, / неосторожным и необходимым. / Дима сказал, почитай-ка мне стансы, / а я спою золотые романсы. / Ведь отстояли Россию и мы, / наши заботы и наши умы». Тот же Кожинов считал, что Соколов оказал определённое воздействие на движение лирической поэзии во второй половине 1960-х годов.

В конце 70-х годов Соколов на страницах «Литературной газеты» взял под свою защиту стихотворение Юрия Кузнецова «Я пил из черепа отца…». Речь идёт о его реплике «Прими сей череп…». Соколов тогда заявил:

«…Реминисценция, сознательная или бессознательная, только тогда имеет право на существование, когда она действительно присвоена новым лирическим характером, на новом материале и развита в будущее. И при этом ещё, что воображаемый „череп“ нам не дороже „головы живой“».

Это стихотворение поселилось на четырнадцатой страничке первой книги стихов Юрия Кузнецова. Оно состоит из двух четверостиший:

Да, вот сейчас, когда всего превышеРакеты, космос взявшие в штыки,Все наши представленья и привычкиЗвучат, как устаревшие стихи.Как я встревожен за мечту, за смелость,Ведь в тишине, уйдя на миг от дел,

Любуюсь я звездой, упавшей с неба,А может, это космонавт сгорел!

Нет, мимо таких строк не пройдёшь, как мимо чего-то случайного. Хотя я и не сторонник рифмы «стихи и штыки», но теперь так рифмуют даже очень известные «славотворцы». Это уже узаконено. Но в данном случае не то важно. Важно совершенно другое. Когда я смотрю на работу какого-нибудь великолепного гимнаста, я всегда удивляюсь и восхищаюсь умением его хоть на одну сотую секунды чётко зафиксировать то движение, которое он выполнил перед нами в ходе всего упражнения. Это как знаки препинания… В поэзии тоже, наверно, нужно уметь их расставлять. У Кузнецова это получилось блистательно. И, действительно, в наш век всё чертовски быстро стареет…

Пришла цветная фотография, и художник вынужден в силу этого оторваться от документальной точности. Фотография заставила художника смотреть на мир глазами, полными непосредственности и удивления, глазами тех людей, которые умели в каких-то примитивных царапинах видеть потрясающе сложную картину охоты на мамонта или на носорога.

Не так давно чехи придумали машину, которая за несколько минут может повторить в дереве любое, до мельчайших подробностей, даже самое бородатое изображение. Многие очень известные скульпторы — в панике. Ведь теперь и думать придётся, и видеть необходимо как-то совсем не так, как это умеет делать машина.

Юрий Кузнецов подчеркнул, зафиксировал эту мысль:

Все наши представленья и привычкиЗвучат, как устаревшие стихи…

Во втором четверостишии первая строка, к сожалению, «не написана».

Как я встревожен за мечту, за смелость…

Во-первых, это не стихотворная строка, а во-вторых, то же самое, что и во-первых: строка «не написана». В другом стихотворении она, может быть, и прошла бы, но в этом небольшом, лаконичном, очень хорошем стихотворении такая строка права на существование не имеет!

Зато две последние строки — я скажу в унисон автору — космической яркости:

Любуюсь я звездой, упавшей с неба,А может, это космонавт сгорел!

Да, в этом стихотворении есть понимание той блистательной трагедии, которая происходит с человечеством в атомном возрасте.

Виктор Гончаров

(«Литературная Россия», 1966, 14 октября).