Звенья одной цепи

— Соечка по тебе тревожится. Почему ты не вернулся домой?

— Я хотел защищать. И я… защитил?

Теперь спрашивал он, но не у Ньяны, не у меня и ни у кого из живых людей, присутствующих на поляне. Дерк спрашивал у мёртвых.

— Вот что, парень… — Старший патрульный, видимо, решил, что мы и так потеряли слишком много времени, чтобы продолжать тратить его на полоумного пастуха. — Хватит валять дурака. Ты убил их?

— Я должен был защитить. — Взгляд рыжего медленно переместился по кругу, от одного тела к другому. — Они угрожали.

Любопытно, кто, кому и в какой последовательности, но вряд ли пастух об этом расскажет. Впрочем, я и сам могу предположить. Только надо встать и выпрямиться, чтобы выглядеть внушительнее.

— Всё началось с того мужчины, а, Дерк? Он первый начал спорить. Даже кулаки сжал, наверное, уж настолько был недоволен.

— Я должен был защитить.

— Ты и защитил. Солдата. А чем помешала женщина? Наверное, громко закричала. А тебе не понравился её крик, верно?

— Я защищал.

— Конечно. Девочка тоже путалась под ногами. А солдат? Почему умер он? Ведь ты же должен был защищать как раз его. А, Дерк?

— Я защищал. Ты нападаешь. Так же как он. Я защищаю. Дерка.

Обычно всегда заметно, когда противник собирается атаковать. По движениям, становящимся скупыми. По напряжению мышц, различимому даже под одеждой. По взгляду. Я думал, что хоть чему-то научился за время службы, однако простой деревенский дурачок положил все мои знания и умения на обе лопатки.

Его атака словно исходила откуда-то изнутри: я не углядел ни единого признака, а рыжий пастух уже оказался рядом со мной, и кулак, невесть в какие доли мгновения занесённый для удара, уже двигался наперерез моему виску. Однако встречи двух совокупностей костей не произошло.

Я почувствовал рывок за миг до того, как в мой бок впились острые камешки. Но по крайней мере, голова осталась цела, в глазах не помутилось, и можно было отчётливо видеть две фигуры, застывшие друг против друга. Видеть на протяжении всего одного вдоха, потому что потом накидка Ньяны взлетела в воздух, чуть закрывая обзор, а когда полотнище ткани коснулось земли, бойцы уже не стояли.

Правда, что именно они делали, я не мог даже вообразить: над поляной повисла серая полупрозрачная дымка, рваными щупальцами вытягивающаяся то в одну, то в другую сторону. А ещё расцвели цветы. Первые цветы моей новой весны. Алые бутоны, разрывающиеся сотнями крошечных капель. Они возникали то тут, то там, висели в воздухе, потом опадали куда придётся, в том числе и на меня. Я не понимал, что происходит, но страха не чувствовал. Не успевал испугаться. И наверное, надо было отползти подальше, к краю поляны, укрыться за стволами деревьев или за камнями, но любопытство удерживало на месте, заставляя вглядываться в серую дымку до рези в глазах.

Пока всё вдруг снова не замерло.

Они стояли почти там же, откуда исчезли, только в левой руке Ньяны была зажата рукоятка взведённого арбалета, пальцы правой руки защитницы дрожали в непосредственной близости от одного из колчанов, закреплённых за плечом, а плоть Дерка, и одетая и обнажённая, оказалась усыпана алыми лепестками ран, из которых торчали чёрные охвостья стрел.

Они стояли недолго. Оба. Пастух рухнул на землю вниз лицом, причём мне показалось, что смерть пришла к Дерку ещё до падения, а потом Ньяна всхлипнула и тоже осела. На колени. Выпустила из руки арбалет, уставилась на бездыханное тело своего знакомца. А ещё через минуту напряжённой тишины послышалось:

— Он такой же, как я…

* * *

Я положил на стол перед комендантом сначала один футляр, потом второй. Слов, конечно, не требовалось, и так всё было ясно, но мне хотелось что-то сказать. Что-то многозначительное, мудрое и суровое. Однако поскольку ничего подходящего на ум не приходило, оставалось лишь молчать и надеяться, что тишина будет истолкована благоприятным для меня образом. Ну хотя бы чуть-чуть.

— Предъявляете обвинение?

Эрте Элбен был умным человеком, но не только. Ещё он был очень взрослым человеком и умел ценить время, особенно своё и особенно если его оставалось немного.

— Я должен так поступить?

Он не ответил, но соломенные усы обречённо повисли.

— Сколько подорожных вы выписали с начала года?

— Вам нужна точная цифра?

— Нет, довольно и порядка.

— К полусотне.

Хорошая прибыль. Пусть даже одной лишь медью.

— Каждый раз по три-четыре человека приходит?

— Они почти всегда идут семьями.

Конечно. Какой смысл оставлять часть родных на произвол судьбы? Уж лучше попробовать накопить ещё немного монет, зато уйти в лучшую жизнь сразу и всем.

— В этот раз тоже была семья. Но она вынуждена была разделиться.

Глаза эрте Элбена прищурились. Нехорошо так, недобро.

— О чём вы говорите?

Я подошёл к окну и с минуту смотрел на залитую солнцем площадку перед каменной стеной и полуголого человека, за связанные руки подвешенного к балке, проходящей над двором.

— Их было трое. Мать, сын и дочь. Но вы выписали всего лишь две подорожных.

Комендант поднялся из-за стола:

— Я выписал столько, сколько было заявлено проводником.

— Он сам назвал вам количество?