Зверь

Карл всегда выходил первым. Как правило, голый, с растрепанными отросшими темными волосами. Он обычно шел в туалет, сидел там с открытой дверью и смотрел на горы. Иногда стоял и писал прямо на траву, насвистывая что-то солнцу. Тело Карла производило впечатление: у него все казалось больше, длиннее, темнее и шире, чем у других мужчин. Впрочем, было одно исключение, заметил Мирко. Кое-что уже у Мирко выросло чуть больше, чем у Карла. Поэтому, наблюдая, как Карл писает, он вместе с беспомощностью ощущал тайную радость.

Чуть позже выходила Даника. Всегда босая, в белой ночной сорочке. Даже издалека Мирко мог разглядеть, как грудь проступает сквозь ткань. Она тоже не закрывала дверь, сидя в уборной. Она – картина в раме, думалось ему. Немного напоминала ту, что висит у них в гостиной. Только без младенца Иисуса.

Наконец выходила вдова в своем черно-сером одеянии. Мирко гадал, уж не спит ли она в нем же. По-видимому, она срослась со своим горем, стала такой же черно-серой и под одеждой. Даника рассказывала Мирко, что ее мама уже полностью оглохла. У нее все не очень хорошо, сказала она. Мирко должен был снисходительно отнестись к старушке, если та казалась слишком строгой.

Мирко отнесся по-доброму. Он готов был выполнить любую просьбу Даники. С Карлом было тяжелее. Когда Карл помогал ему с тяжелой работой, он раздавал приказы, и Мирко не имел ни малейшего желания повиноваться. Он не против был сделать то, что ему велели. Но он не хотел делать это по приказу Карла. И все равно делал, потому что в конце концов это тоже было ради Даники.

Одним ранним утром, еще до того, как Карл появился, Мирко послышался крик Даники. Он толком не расслышал, звук был сдавленный. Но все же это был крик. Не испуганный, скорее умоляющий, и голос был похож на ее. Последующие минуты тянулись как часы, сердце Мирко колотилось так, что он едва мог вздохнуть. Он хотел пошевелиться, но не мог. Просто лежал под миртом и гранатом и не осмеливался ничего предпринять.

Потом вышел Карл, пописал и зашел обратно в дом. Чуть позже вышла она. В своей белой ночной сорочке. Босая. Она напевала.

Наверное, то был крик хищной птицы, решил Мирко. С Даникой явно ничего не случилось. В каком-то смысле было бы лучше, если бы Карл причинил ей боль, в приступе слабости подумалось ему. Тогда у него был бы повод возненавидеть этого мужчину. Потом он стыдился таких ужасных мыслей.

Десятая заповедь[3].

Он знал, что все это неправильно. Он пошел по ложному пути и в кустарнике, и в голове, и много где еще. Но теперь его словно вела какая-то сила. Совсем не похожая на ту, которой молилась его мать, и намного более властная.

Они хотя бы не женаты, так что, может, это не совсем десятая заповедь.

Может, Карл еще уедет. Отец Мирко как-то говорил, что по природе своей сезонные работники непостоянны.

– Насколько мы рады жить на одном месте, Мирко, настолько же им нравится скитаться. Некоторые вообще не способны нигде осесть.

Даника

Всего один мужчина сумел зажечь сердце Даники. Красавец-врач, бывший в городе проездом, он осматривал ее, когда она еще была юна и легко поддавалась влиянию.

Она тогда упала в обморок на рынке, как оказалось, из-за сильного воспаления в женских органах, которое, видимо, необходимо было лечить медикаментами и сеансами наложения рук. Чарующие речи и мягкие кисти врача, рассказы об океанских пароходах, автомобилях и жизни больших городов заронили в Данике мечты о другой жизни, других континентах, мире бесконечных возможностей и до сей поры недостижимого богатства, где и корову, и картошку видят только в виде блюда на сверкающей белизной тарелке.

Мечты быстро разрушились, когда он без предупреждения прервал внешний осмотр и потянулся дальше, к новым гинекологическим открытиям. После этого Даника поклялась, что никогда больше не станет доверять ни врачам, ни мужчинам с такими мягкими и ухоженными руками. Тем не менее его утверждения, что она не сможет иметь детей, въелись в нее как непреложный факт, принеся в равной степени сожаление и облегчение.

В последующие годы Даника находила утешение и радость в компании ремесленников, шутов, батраков и сезонных рабочих. Среди мужчин, которые никогда даже близко не бывали рядом с белым халатом или хоть чем-то чистым. Кроме самой Даники.

Сейчас его звали Карл.

Работник приглянулся ей за мускулистое тело, глубокий голос и сексуальную ненасытность. Тем вечером, когда они познакомились в кабаке, она ощутила в нем какое-то обаяние, которого хватило бы как минимум на одну ночь. Они не тратили время на разговоры – Да-ника почти сразу спросила, поедет ли он с ней домой. Он кивнул, не без удивления во взгляде, но уверенно. Он положил свою ручищу ей на плечо, когда они шли в темноте, перебрасываясь только несвязными фразами. Она первая спросила. Она его вела. Прямо до самой спальни.

Тем не менее ей хотелось думать, что он ее преследует. Он ее покорил.