Читаем Зверь из бездны. Династия при смерти. Книги 1-4 (СИ) полностью

А u s р і с і а: птицегадания. О способах их будет подробно говориться в главах о государственной религии Рима. Здесь я скажу лишь несколько слов о роли ауспиций в римском гражданском строе. В тесном смысле слова, ауспиции — знамения, посылаемые небом магистратам римским в знак благоволения к их начинаниям, а следовательно, и успешности последних. В обычном, более широком смысле, — привилегия магистрата наблюдать (spectio) и толковать знамения, как относящиеся к его личной инициативе в том или другом общественном деле. Право ауспиций — основной, характеризующий признак римской власти. Оно делилось на auspicia maxima (их имели консулы, преторы, промагистраты тех же названий, диктаторы и, может быть, начальники конницы). Auspicia maxima, таким образом, сопряжены с повелительством (imperium), подразумевают его и, в обиходном языке, часто его заменяют синонимически. Sub auspiciis -sub imperio — под главной командой, под главной ответственностью такого-то. Auspicia minora имели курульные эдилы и квесторы. Ауспиции цензоров, по существу, minora, но, почета ради, также именовались maxima.

Так как auspicia publica populi Romani были учреждением патрицианским, то для плебейских магистратов это важное право отвоевано было народом только после многовековой борьбы (lex Pubilia Phlionis, 339). Ауспиции трибунов были приравнены к auspicia maxima, но не отождествлены с ними; плебейские эдилы получили auspicia minora.

Третий вид ауспиций — auspicia aliena — предполагает лицо, которое само права на ауспиции не имеет, но производит их по поручению и доверенности третьего лица, правом облеченного. Когда императоры собрали в своей руке все ветви власти римского государственного строя, то, естественно, их ауспиции остались единственными самостоятельными. Все остальные, кроме, вероятно, сенатских (auspicia patrum), естественно превратились в aliena.

14


См. о том во 2-м томе.

15


Можно также перевести: «Глупо уважать богов, когда я сам могу их делать» (намек на Клавдия).

16


Quicquid exprimitur grave est. Можно также перевести: «все к чему принуждают силой, создает тяжелые положения».

17


«Так вот из-за чего иной забывает обедать».

18


«Она не есть приготовительница необходимых для общего употребления орудий».

19


В интересах точности, привожу для сравнения перевод В.И. Модестова и, для знающих латинский язык, тацитов текст:

«Стремительно распространившийся пожар, охвативши сначала равнину, потом поднимаясь по горам и снова опустошая низменности предупреждал борьбу с ним быстротой бедствия и тем, что ему способствовал город узкими улицами, загибающимися то сюда, то туда и неправильными рядами домов, каков был старый Рим. При этом рыдания испуганных женщин, дряхлые старики или беспомощные дети, люди, хлопотавшие о себе, и люди, хлопотавшие о других, таща или поджидая слабосильных, то останавливавшиеся, то спешившие люди, — все это мешало (тушению пожара). И часто, в то время как бежавшие оглядывались назад, огонь охватывал их с боков и спереди; а если они ускользали от него в соседние улицы, то, после того как и эти загорались, они бежали в улицы, которые (сначала) казались им далекими, но находили и эти последние в таком же положении. Наконец, не зная, куда следует направиться, они наполняют дороги, ложатся по полям; некоторые погибли, потеряв все имущество, лишившись даже дневного пропитания; другие хотя и могли спастись, погибли из-за любви к родным, которых не могли вырвать (из огня). И никто не смел останавливать огня, так как то и дело раздавались угрозы людей, которые запрещали тушить его, и так как другие открыто бросали факелы, громко крича, что они это делают не по своей воле, — для того ли, чтоб беспрепятственнее производить грабеж, или по приказанию».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее