Зверь-из-Ущелья

Я понимала, что этого не будет. Его воля куда крепче моей, а то, что он едва не сорвался... что ж, и такое бывает. Но внутри болезненно тянуло и скреблось чувство незавершённости и пустоты, хотелось вырвать сердце, чтобы прекратить это.

Сделаем вид, что просто прогуливаемся?

Вот же...  чурбан бесчувственный! Ух, сжать бы кулаки и затопать ногами, как ребёнок, требующий игрушку. Но Ренн – не игрушка и не моя собственность, я не могу потребовать у него любить меня.

Крепкие ладони сомкнулись на талии, злость вспыхнула и сгорела от этого прикосновения, а потом он поднялся на лошадь сам, прижавшись ко мне сзади. С каждым шагом я могла чувствовать его всего: движение мышц под кожей, дыхание у себя за спиной, трение одежды об одежду. Щёки горели, но я беззастенчиво откинулась назад, касаясь его плеча затылком и впитывая в себя это наслаждение. Больше всего на свете хотелось остановить время, но Каменные жрицы не обладали этим даром.

Иногда Ренн наклонялся и зарывался лицом в волосы, вдыхая их аромат, царапал щетиной нежную кожу шеи, а я едва сдерживала стон и кусала губы чуть ли не до крови, желая, чтобы он обласкал и их тоже. Прочитав эти порочные мысли, лестриец развернул мой подбородок к себе и медленно, чувственно, глубоко поцеловал. Да так, что я забыла о том, где нахожусь.

– Значит, вот как ты заботишься о моей невинности? – прошептала, когда мы оторвались друг от друга.

– Попробовав тебя раз, оторваться почти невозможно.

Показалось, что в голосе скользнули рассерженные нотки, только на кого он злилися больше? На меня или всё-таки на себя?

А дорога неумолимо вела нас в горы.

Мы проезжали мимо одиноких костров – люди сидели полукругом, слушая напевы менестрелей. В музыке этой было что-то щемяще нежное, тоскливое, затрагивающее самые потаённые душевные струны. Один раз мы даже остановились и испробовали пряного ежевичного вина. Потом стояли, обнявшись, и слушали грустную песнь белобородого старца. Огонь плясал по морщинистому, но такому одухотворённому лицу, что этот сын равнины казался древним божеством, сошедшим с небес.

Мне нравилось делать вид, что я своя среди этих людей, да и никто не обращал внимания на мой странный наряд.

– Тебе хорошо? – спросил Ренн вполголоса, обнимая меня за талию и притягивая к себе. Жаркое дыхание опалило висок, рождая стайку мурашек.

– Очень. Спасибо тебе.

Мне, и правда, было хорошо. Казалось, сейчас оторвусь от земли и взлечу прямо к звёздам. Вино было совсем лёгким, но голову наполнил приятный туман.

– И скажу ещё раз, ты вовсе не Зверь.

Он лишь усмехнулся.

Нет, ну правда ведь! Может, Реннейр и беспощаден с врагами, но со мной проявлял чудеса деликатности. Про таких, как он, бастардов, у нас говорили только шёпотом. Считали порченной кровью, полными врождённого порока и скверны. И это было в высшей степени несправедливо. Какая разница, кем и кого человек родился? Главное то, кем он стал.

Наверное, я задремала, когда мы ехали на лошади. Откинулась ему на грудь и, пригревшись, провалилась в мягкое забытье. Я словно качалась в гамаке, лениво жмурясь от солнца, а свежее дыхание ветра холодило лицо.

– Мы на месте, – голос Ренна вырвал из сна, и я, проморгавшись, увидела тёмные громадины гор. Услышала нестройный гул голосов из-под земли – они радовались, встречая заплутавшее дитя. И дрожь ветвей, как будто кто-то со всей силы потряс дерево.

Переплетя наши пальцы, лестриец повёл меня вперёд, и мне до боли захотелось повернуть обратно.

– Мы ведь больше не увидимся?

Я уставилась на чётко обрисованный профиль, белеющий в свете луны. Реннейр взял моё лицо в ладони и долго разглядывал, поглаживая большими пальцами скулы.

Подспудно я ожидала, что Ренн меня разубедит, но его взгляд… Он говорил громче любых слов, и от этого сердце истекало кровью, а воля ломалась и плавилась.

– Ты дочь гор, Рамона. А мне… – он поморщился, словно от боли. – …мне совсем нечего тебе дать.

‍

Я хотела было возразить, что ничего и не прошу, что мне хватит одной любви, но вдруг вспомнила его слова. Воин готов умереть ради долга и чести господина, а любовь… Для таких, как Зверь-из-Ущелья, это лишь досадная помеха. Если я сейчас расплачусь и брошусь ему на грудь, он запомнит меня не как что-то неуловимое, недосягаемое, а как надоедливый репей. Девчонку, что путается под ногами и отвлекает от важной цели.

Какой бы легкомысленной и эгоистичной я не была, я тоже не смогу прямо сейчас всё бросить, сбежать и поселиться где-то близ Лестры. Не смогу повесить на Ренна ответственность за свою жизнь. Но как же это больно, больно, больно! Только познав невесомое хрупкое чувство, успев свыкнуться с ним, добровольно от него отказаться. И всё же надежда на что-то непонятное ещё билась в груди.

Печальные мысли прервал шорох чужих шагов. Ренн плотнее прижал меня к себе, и мы застыли в тени старой лещины. Мужские ладони обжигали, казалось, рубашка в этих местах пылает.