Зверь в Ниене

— Показывай, посмотрим, — Малисон провёл рукой по прилавку, выказывая радушие, однако таким образом, чтобы обозначить и пределы благосклонности.

Закон запрещал покупать у матросов, так как носили они в обход таможни, но все купцы брали по мелочи, с оглядкой, ибо втай выходило дешевле.

Моряк достал из-под полы свёрток, перетянутый чистой верёвочкой. Раздёрнул узел. Свёрток сразу разбух. Табак был не слежавшийся, в меру влажный. Малисон взял щепотку крупных, светлых завитков, растёр пальцами, понюхал. Ароматный был табак и не отдавал плесенью.

«Хорош», — подумал он, но виду не подал.

Яакко наблюдал.

Малисон положил свёрток на чашку весов.

— Ты с «Лоры»? — как бы невзначай спросил он, чтобы матрос не загонялся мыслью о высоком качестве товара.

— С «Лоры».

— Как там капитан Парсонс? — Малисон деловито ставил на другую чашу гирьки. — На борту или в «Медном эре»?

— Вчера вернулся.

— Как его самочувствие?

— Капитан в добром здравии, — матрос наблюдал, как уравновешиваются плечи весов.

Табак потянул на английский фунт. После короткого торга Малисон благодушно отсчитал монеты. Беспошлинный товар, продавать который моряк опасался и в то же время алкал возлияния, самим присутствием своим грел душу купца.

Когда матрос отчалил, Малисон лучезарно улыбнулся и предложил:

— Не желаешь ли раскуриться, Яакко?

— Ещё как желаю! — оживился бобыль.

Они набили трубки. Яакко высек и раздул огонь, а потом услужливо подал трут хозяину. Малисон примял табак в яблоневой чашечке, опустил на него пламя, затянулся несколько раз и вернул трут бобылю. Они стояли в лавке и курили, овеянные прозрачными клубами голубоватого дыма, пронизанного утренним солнцем через открытую дверь.

День начинался хорошо!

— Возьми-ка, Яакко, — достал Малисон свой кисет, пересыпал остатки старого табака бобылю, а себе набрал нового, хорошего.

— Вот благодарю, — от чистого сердца ответствовал бобыль. — А то мы с солдатом скурили всё давеча.

Свёрток с добрым табаком Малисон убрал в укладку, окинул хозяйским взором лавку напоследок.

— Пройдусь, поговорю с людьми, — как обычно сказал он.

Застегнул кафтан, поправил пряжку на пузе и отправился по делам самым важным — разговаривать.

Кабак или по-шведски — кроге назывался «Медный эре», потому что эту монету никогда не брали на таможне. Там было принято расплачиваться серебром. Кроме того, кружка доброго пива стоила медный эре, а кружка лёгкого пива и того вполовину — фюрк. Малисону шведская система нравилась, легко было считать по пальцам. Два медных эре составляли серебряный эре или восемь медных пеннингов. В марке было восемь эре серебром, а в далере — четыре марки. Попадались весомые монеты риксдалеры, за которые давали шесть марок и один эре серебра, но в Ингерманландии они были редки.

На рынке поговаривали, что ночью приехал большой обоз с хлебом из Москвы. Купец поспешил до кабака в надежде повидать знакомых с русской стороны, поговорить по душам, а то и выгоду какую извлечь. «Медный эре» был заведением справным. Длинный, обширный, с двумя печами и слюдяными оконцами, пропускающими много света, кроге предоставлял ночлег всем желающим, когда питейное дело в позднее время закрывалось. Малисон вошёл и сразу увидел гостей. За длинным столом сидели мужики в поддёвках. Лица не новгородские, круглые. Говор протяжный, московский. Они вылупились на подошедшего к ним дородного рослого купчину в немецком платье, не признавая в нём даже помора, и удивились, когда он заговорил по-русски.

— Утро в радость, добрые люди, — приветствовал Малисон. — Из Москвы к нам пожаловали?

Мужики негромко загалдели, отвечая приветом, но самый здоровый, с бешеным взором, прогудел с усмешкою:

— И тебе не хворать, уважаемый. С какой целью интересуешься?

— Без интереса, — миролюбиво объяснил Малисон. — Знаю, что вы хлеб привезли, а хлеб государев, его король купит. Мне тут никакого интереса нет, — и со значением добавил: — Хочу узнать, что за город такой Москва?

Сидевший рядом с диким мужиком ладный и не пашенного вида москвич внятно ответил:

— Никогда там не бывал.

Москвичи засмеялись — кто негромко, кто от души, кто взаправду скалил зубы, а кто по простоте радовался, что старший уел латыша.

— Нишкни, Тимошка, — осадил старшина дикого, который собрался вновь надерзить, и с ожиданием вперился в купца умными глазами.

— Я — Егор Васильев сын, — представился купец. — А ещё меня зовут Малисон.

— Иван Якимов, — спокойно сказал ладный москвич и поднялся с лавки. — А это Тимошка Зыгин, ты на него не серчай. Пойдём, выпьем, я тебе расскажу про Москву.

Ушли в дальний угол за пустой в неурочный час стол, куда Малисон распорядился подать снапса да закуси. Кабацкие смекнули, что купец пошёл обделывать дела, и не мешкали с яствами, рассчитывая на его щедрость.

Опрокинули по чарке за встречу. Потом Якимов спросил:

— Уверен, что место надёжное?

Он был русским, только что приехал в Ниен, знал ответ на тайные слова, то есть с ним можно было говорить. Малисон обвёл взглядом просторный кабак.