Зверь внутри

Нехорошее предчувствие, притупившееся было во время беседы с без позволения вторгшимися во двор свидетелями, обострилось вновь. Полностью отдавшись ему, Пареев шел не глядя под ноги, высвечивая фонариком дверь уборной, к которой вела прямая, вымощенная все тем же битым кирпичом дорожка. Внезапно его нога пнула что-то круглое, с хлюпающим звуком откатившееся прочь куда-то в сторону. Виктор остановился как вкопанный и принялся водить фонариком у себя под ногами. И похолодел: первое, что он увидел, это подозрительные темные пятна на битых кирпичах дорожки, слишком похожие на те, что видел он на том песчаном отрезке тропинки… Только эти были гораздо больше. Поведя фонариком в ту сторону, куда он пнул подозрительный круглый предмет, он едва сдержал тошноту: из-под куста смородины на него смотрела мертвыми глазами окровавленная голова Антипа Андреевича…

— Он ранен, он истекает кровью! Мы найдем его логово! — говорил Пареев мужикам, которых было шесть человек.

Первым делом, после обнаружения страшной находки, он велел женщинам отправляться по домам и не высовывать оттуда носа. Его грубый тон поначалу возмутил сельских женщин, но Пареев так на них взглянул, что всяческие слова протеста замерли на их губах. Когда женщины ушли, участковый ввел оставшихся в курс дела, причем, как он успел мельком заметить, пара мужиков с удовольствием бы слиняла вслед за слабой половиной человечества.

Двоих, Петровича и того, что дал ему фонарик, Пареев отрядил охранять тело. Тело обнаружилось рядом с головой, под другим кустом смородины на противоположной стороне дорожки. Оно было почти необъедено, словно у зверя была в этот раз цель не утолить голод, а только отделить голову от туловища. Хотя о мотивах зверя Виктор как-то и не задумывался.

Сам он, с оставшимися четверыми, отправился по следу. Точнее, попытался. Дойдя до того песчаного участка тропинки, где Виктор заметил пятна крови, он встал на колени и принялся освещать землю вокруг. Да, здесь кровь была видна, но что-либо увидеть на черной земле ночью было делом практически безнадежным.

Тем не менее, Пареев попытался. Он так и полз на коленях, уперев луч фонаря в землю. Песчаный участок кончился, начался простой чернозем, и кровь стала подсыхать, так что разглядеть ее капли стало практически невозможно. Но Виктор не сдавался, а упорно полз вперед, по направлению к главной улице.

— Ты это, — подал голос один из мужиков. — Он же все равно побежал туда, к центральной улице, так зачем зря ползать, на дороге и найдешь след. Там ведь гравий, он серый, на нем след будет лучше видно…

— Без тебя знаю, — огрызнулся Пареев, однако совету последовал.

На сером гравии улицы, действительно, кровавый след виделся весьма отчетливо. Выбежав из переулка, зверь повернул налево и некоторое время двигался посреди дороги. Пареев уже радовался удаче, но, как выяснилось, преждевременно: кровавый след довольно скоро вновь повернул в переулок, еще более узкий, чем тот, где жил Антип Андреевич, и гораздо более грязный: даже сейчас, когда так долго стояла сухая и теплая погода, здесь по-прежнему не высохли лужи с потрескавшейся коркой грязи по краям. Здесь след зверя терялся окончательно…

XVIII

Если и хотела Авдотьина-старшая устроить выволочку дочери за такое непотребное ее поведение, то это желание было подавлено в зародыше этой же самой дочерью. Покорной обычно дочерью…

Аня так посмотрела на свою мать, с таким непередаваемым выражением прошипела:

— Отстаньте от меня, я пошла спать, — что Авдотьина растерялась, первый раз в жизни осознав, что педагог она все-таки не идеальный и порой и перед ней могут встать нерешаемые задачи. В отличие от многих более вздорных и менее умных матерей, она не стала устраивать громкого скандала с истошными воплями, справедливо рассудив, что ни к чему иному, как к терзанию ее собственных нервов, это не приведет. Она лишь подумала:

«Ничего, красавица, мы с тобой еще поговорим. Утром…»

Но утром было не до того. Новая весть, о новой ужасной смерти, на этот раз пожилого учителя Антипа Андреевича, облетела Ясино.

Даже Авдотьин-старший не пошел на работу. Мрачно сидя за кухонным столом, он курил одну «Беломорину» за другой, а не одобрявшая курения в помещении жена, не говорила ему ни слова.

Когда родители сообщили о трагическом происшествии Ане, вставшей довольно поздно, девушка слегка побледнела, но ответила довольно спокойно:

— Довыступался старик…

— Как ты можешь так говорить! — воскликнула Авдотьина-старшая. — Он же учил тебя писать и читать. Если бы не он — ходила бы неграмотная!

— Вот, подумаешь…

— Да что с тобой? Тебя как подменили! Ты ж никогда такой не была!

— А то, — девушка перешла на крик. — Мне надоело, что ты мною управляешь, что все я делаю по-твоему, что только ты права! А ведь мне уже двадцать лет, и я могу жить своим умом!

Авдотьина вышла из себя.

— Да куда тебе жить своим умом! — закричала она. — Ты же дура, дурой была, дурой и останешься, как тебя ни учи, как ни воспитывай! Идиотка!