Звереныш

Светик насупливался и бычился в ответ, про себя отвечая матери грубо и беспощадно: «Не люблю я его,  этого вашего… Пусть его отец любит… Ты же не ругаешь его за то, что он меня не любит! И брат он мне какой-то ненастоящий…»

Теперь мать у них двоих оставалась одна. И Светик чувствовал, еще не понимая всей ее трагедии, что матери будет очень тяжело, и что они с братом теперь уравнялись в своем положении безотцовщины, и мать нужно пожалеть, потому что жалеть дее больше некому.

Наверное он заснул или задремал, привалившись к  валику дивана, потому что не видел, как подошла тетка и сунула ему прямо под нос бутерброд с колбасой и кружку с чаем.

– Поешь-   коротко сказала она. – – А потом сидите здесь и не высовывайтесь. Я стол накрывать буду. Приедут уже скоро. Вам за взрослым столом делать нечего, так что тут будьте. – Она сунула в руку Светику бутылочку с кашей. – Ему дашь, как проснется. Да лучше бы спал. Не до вас нынче…Эх, Танька! – Снова прибавила она и опять ушла на кухню.

Светик в щелочку двери видел, как она сдвигала столы и накрывала их скатертью, а потом ставила закуски и тарелки с приборами. Пахло вкусно и соблазнительно. И, чтобы не сорваться и не просить у тетки того, что она ставила на стол, он плотно закрыл дверь и зажал себе нос. Он надеялся, что приехавшая мать непременно сразу же вспомнит о них и посадит к себе на колени за стол, где можно будет попробовать всего, что наготовила тетка и от чего так аппетитно текли слюнки.

Но приехавшая с кладбища мать, зареванная и затурканная, даже не спросила про них. Мокрая уставшая толпа родственников громко рассаживалась за стол, делясь впечатлениями и воспоминаниями,  и принялась наливать и накладывать все, что стояло на столе с таким видом, словно они только и думали, как бы побыстрее набить себе рты и опустошить накрытый стол.

– Какого сынка похоронила, – рыдала свекровь, – не думала не гадала, что так выйдет… За хорошей жизнью в Москву приехал, а оно вон как обернулось, за смертью, выходит… Не живут у тебя, Танька, мужики! Второго мужа хоронишь! Здоровенная ты что ли очень, что мужики тебя не выдерживают! – Она снова всхлипнула. – Беречь мужиков-то надо…Что вот теперь делать будешь одна с мальцами?..

– Да народ сейчас квелый пошел, – вмешался Танькин брат, – мужики особенно. Да и девки тоже, – подумав, добавил он. – А Танька – баба справная, зря не кори. Сами мы мужики, часто себе век укорачиваем. И что на роду написано, ни на какой кривой кобыле не объедешь.  Судьба его такая…

– Да, подхватила сестра, – двое пацанят теперь у нее. Помогать вам теперь придется, – она строго посмотрела на Танькиных свекров. – Тяжело ей будет.

– С чего помогать-то, – окрысилась свекровь. – Сами чуть живые. Денег что ли у нас воз? От получки до получки еше тянем. Какая с нас помощь?..Ты любого сейчас спроси, много ли у него лишка? Ни у кого нет! Вертятся все, как могут. У кого дети, как прах, у кого  здоровье, у кого еще чего… Мало кто помочь может. Да и то… – Свекровь махнула рукой. – Самим крутится нужно.

– Так что, Танька, мотай на ус, – съехидничала сестра. – Вдовья твоя доля… И возразить трудно свекрам, все так! И с меня взять нечего, сама знаешь…

– Знаю, – зло усмехнулась Танька. – Ничего мне от вас не надо, успокойтесь все. И раньше на вас не надеялась, а теперь и вовсе…

За столом воцарилось тягостное молчание.

– А Кешка-то со Славкой где? – Внезапно, словно очнувшись и вспомнив про главное, подскочила Танька.

– Да там, в комнате, мальцы твои, – испугалась сестра. – Покормила я их, чтобы не мешали здесь. Спят наверное уже…

Кешка действительно спал, сжимая в  своем маленьком кулачке обсосанный петушок. А Светик, словно ударенный кем-то в спину, сразу встрепенулся от материных слов и уставился на закрытую дверь. В ее освещенном проеме показалась тучная фигура матери. Она неловко задела стоящий у дивана стул и всхлипнула. Светик хотел было прижаться к ее теплому боку и уже уткнулся в темноте в ее мягкую руку,. но мать тихонько отодвинулась от него.

– Ты спи, сынок, сказала она каким-то чужим охрипшим голосом. – Кешку разбудим… Потерпи чуть… Завтра все уедут и останемся мы с вами… – Она вновь всхлипнула.

Светику непонятны были ее слезы. Частые ссоры матери и отчима не оставляли в его душе сомнений, что этот чужой ему мужик не любит не только его, но и мать, на которой он почему-то женился. Его детское чистое сердце жалело ее, не понимая сути вещей, и бунтовало против ее горя.

– Ты не плачь по нему, мамочка, – сказал он и опять прижался к ее руке. – Он ведь нас не любил, Кешку только… сама же знаешь…

Танька, не ожидавшая от сына такого взрослого суждения, опешила и не знала, что ответить ему на эти правдивые и горькие слова. Не могла она оправдаться перед ним и объяснить ему своего бабьего страха одиночества и вдовьей доли с оставшимися без отцов ребятишками. Она испугалась той истины, про которую знала сама, но боялась себе признаться. И чувствовала теперь себя перед сыном словно раздетой, нагой, когда нечем уже прикрыться перед обнажившейсяправой.