Звереныш

– Не надо… пожалуйста… не надо… не делай мне больно… я к маме хочу… отпусти меня! Пожалуйста! Мне тут так плохо!

По щекам сумасшедшего потекли слезы, и Нибус вздрогнул, бросил нож на землю, закрыл глаза и побежал к воротам загона, уткнувшись лицом в ладони. Он бежал, спотыкаясь, едва не упал, потом с разгону врезался в перекладину ворот, согнулся, выпрямился и, выскочив наружу, встал перед Вожаком, опустив руки по швам:

– Я не могу! Не могу! Это нельзя! Так нельзя! Нельзя! Нельзя!

Вожак шагнул вперед, одним быстрым движением выхватил из ножен короткий широкий меч и скользящим ударом отсек половину уха Нибуса. Тот громко завопил, зажал обрубок, пытаясь остановить кровь, брызнувшую во все стороны. Крик еще не затих, когда по сигналу Вожака с парня сорвали одежду, оставив его совсем нагим, и стали хлестать плетьми, оставляя кровавые полосы на худом мальчишеском теле.

Несчастный кричал, умолял остановиться, но командиры были неумолимы и били до тех пор, пока Вожак снова не подал сигнал.

– Стой! Хватит. Теперь ты снова идешь. Поднимаешь нож и приносишь мне ухо. Нет – теперь принесешь два уха! Вперед!

Шатаясь, парень пошел в загородку, подвывая, постанывая от боли, залитый кровью так, что казалось, будто его раскрасил какой-то безумный художник. Нож так и торчал в земле, уйдя в нее до половины, Нибус вынул его, как оживший покойник подошел к первому попавшемуся мальчишке и одним ударом срубил парню ухо, ударив так, что вместе с ухом отрезал лоскут щеки. Раненый глухо застонал, отшатнулся, отбежал в сторону, и тогда под удар попал другой, тот, что плакал и просил не трогать. Избитый до полусмерти парнишка отрезал ему ухо, не обращая внимания на плач, взял кровавые кусочки в руку и пошел назад, шатаясь так, что казалось – сейчас он грохнется, как подрубленное дерево.

Не свалился. Подошел к Вожаку, протянул ему руку с зажатыми в ней кусками окровавленной плоти. Тот благосклонно кивнул.

– Давно бы так. Видишь, как все просто? Подошел, отрезал, пошел дальше! Видели, как все просто? И что будет с теми, кто откажется исполнить приказ? Вы должны быть готовы исполнить любой, ЛЮБОЙ приказ Императора и своих командиров! Ведь приказ командира и есть приказ Императора, и каждый, кто не выполняет приказ Императора, умрет! Ваши командиры – это руки Императора, и вы не можете ослушаться!

Вожак помолчал и обычным, без пафоса, голосом добавил:

– Брось их на землю. Нож сюда. Отведите его к лекарю.

Парня увели, и настал черед следующего испытуемого. Он должен был принести нос… Еще один – глаз. Палец. Два пальца.

Менялись парни, менялись задания. Площадка загона походила на бойню – кровь, крики, стоны, трое парней-Щенков упали в обморок, глядя на происходящее. Их привели в чувство, раздели и высекли – так же страшно, как и первого наказанного.

Псы не должны бояться крови, не должны падать в обморок, как дворянская девица. Им приказали вырезать сердца из трех умирающих от потери крови сумасшедших. Парни сделали это – падая, рыдая, вымазанные в своей и чужой крови.

Когда очередь дошла до Щенка, в загоне осталось лишь несколько живых – человек пять изрезанных, искромсанных парней, истекающих кровью, обезображенных до неузнаваемости.

Щенок с замиранием в сердце ждал, что сейчас ему поручат что-то особо мерзкое, и гадал, что же это такое будет. Он не сомневался, что сделает это – Звереныш ждал момента, чтобы выскочить наружу, а уж он-то крови не боялся – он жаждал ее! И ему не было жаль этих несчастных, которые все равно бы умерли, не так страшно, конечно, но умерли. Все умирают – люди и звери. Но смерти нет!

Вожак махнул рукой, и через пару минут в загородку завели трех парней, руки которых были связаны за спиной. Они завывали, рычали, дергались, как захваченные в плен волки, и когда веревки, стягивающие руки, отпустили, набросились на своих пленителей, со смехом ускользнувших в стороны. Недопески перепрыгнули загородку, и сумасшедшие врезались в нее со всего разгона, протягивая руки к людям, клацая зубами, растопырив пальцы с сорванными до крови ногтями.

– Вы должны войти туда и убить всех, – приказал Вожак, внимательно наблюдая за оставшимися испытуемыми. – Всех, это значит – вот этих троих буйных и остальных, тех, что еще живы. За каждого оставшегося в живых вы получите по десять… нет – по двадцать ударов плетью! Так что позаботьтесь, чтобы ни одного из них ТОЧНО не осталось в живых. Да, и вот еще что – вырежете сердца у этих трех и принесете их мне. Все ясно?

– Ясно, – сдавленным голосом пробасил тот, кому некогда Щенок вырвал половину щеки.

– Ясно, – выдавил Саргос, бледный как мел. Адрусу даже показалось, что у того волосы встали дыбом.

– Ясно, – равнодушно сказал Звереныш, спокойный, как надгробие. Он уже не волновался. Страх куда-то испарился, место в голове занял зверь, которому было плевать на чужую жизнь, на чужие страдания – вся жизнь страдание, всех не пережалеешь! А своя шкура гораздо дороже, чем чужая. И свое сердце…