Звери = боги = люди

Для иллюстрации подобного взгляда на действительность можно привести пример из рассказа писателя Рэя Брэдбери «И грянул гром», где герои из настоящего, исполненного благополучия, на машине времени переносятся в отдаленное прошлое. Одним из условий этого посещения прошлого выступает категорическое требование ничего не менять в нем, ни к чему не прикасаться, строго следовать по предписанной «тропе». Один из героев рассказа совершает невинный, пустяковый проступок, от которого на первый взгляд ничего не меняется в окружающем мире. Он случайно наступил на бабочку. Но по возвращении домой, в исходную временную точку путешествия, люди обнаруживают свой мир совсем иным, непохожим — «и грянул гром». Примечательно, что в рассказе схвачена суть взгляда на мир, очень близкого архаическому сознанию. Мир находится в зыбком равновесии всех его компонентов. Малейшее нарушение этого равновесия способно привести к непредсказуемым последствиям, даже к катастрофе. Поэтому любое действие требует уравновешивающего его, компенсирующего противодействия. Об этом уже говорилось в связи с особенностями воззрений на охоту у бамбара, в частности о необходимости магических действий, сопровождающих любой этап охотничьей практики, особенно после успешного отстрела животных.

Нарушение целостности мира или какого-то из его компонентов — от самого значительного до неприметного — бамбара связывают с понятием «ньяма», силой, которая выделяется из любого целостного объекта при полном или частичном его разрушении, поэтому оно и связывается с нарушением всеобщего равновесия.

Итак, человек охотничьего периода видит мир целостным, уравновешенным. А поскольку жизнь, то есть движение мира, не вызывает сомнения, равновесие в мире для него — динамическое. Мир движется. Но как? Здесь вопрос вопросов! Для архаического сознания он, видимо, значительно важнее, чем вопрос о происхождении движения. Думаю, что именно в это время поток сведений о мире, попадающий в сферу чувств и разума людей, теснейшим образом связанных с природой, свидетельствует о бесконечной повторяемости одних и тех же комбинаций природных и социальных процессов. Здесь все черезвычайно замедленно — как абсолютно, так и относительно самих людей. Собственно геологические, планетарные процессы шли со своей более или менее устойчивой скоростью, да и человек еще слабо воздействовал на эволюцию Земли — ее недра, почвы, воздушный и водный бассейны. Но с возникновением земледелия и скотоводства, а главное, с возникновением ремесла, а затем и промышленности естественное экологическое равновесие оказалось решительно нарушено, а деятельность человека начинает разрушительно воздействовать на геологические процессы, и воздействие это непрерывно возрастает. Но это — в будущем.

Продолжительность жизни архаического человека была меньшей, чем в последующие эпохи. Вследствие этого скорость сменяемости поколений была высока. Если упомянуть при этом и низкий прирост информации от поколения к поколению, то абсолютная скорость общественного развития была сравнима с геологическими, природными процессами.

Эта постоянная повторяемость, практически тождественность событий, своего рода топтание на месте, естественно, отражалось и в чувственном, и в рациональном восприятии мира людьми охотничьей стадии развития, способствуя возникновению представлений о цикличной модели мира. Вслед за фактическим признанием цикличности мира появились соответствующие ценностные ориентации в общественных представлениях и в социальной организации. Речь идет о формировании в обществе стереотипов, обеспечивающих воспроизводство объема и состава информации, общественных структур, ценностей и т. д.[36]

Общество в процессе самосознания не спешило рвать пуповину, соединяющую его с природой, оно ориентировалось исключительно на прошлое, на прецедент, прочувствованный и осознанный, на уважение, закрепление, а затем и на культ этого прошлого, на культ предков.

Были, конечно, и иные тенденции и факторы, но для архаического сознания они выступали как подчиненные/второстепенные, находящиеся под постоянным критическим контролем. Отсюда такое недоверие ко всему новому, встречающемуся в традиционной среде с более или менее устойчивыми стереотипами, уходящими в глубь истории.