Звериное царство

Наступает день благословения после родов[4]. Мать встает на рассвете и производит торжественное омовение при свете свечи. Расчесывает волосы щеткой, забирает их в пучок на затылке, наливает на ладони несколько капель масла и тщательно приглаживает виски, потом покрывается белым хлопковым платком и завязывает его узлом под подбородком. Надевает рубаху и шерстяное платье, смотрит в зеркало на утянутое платком лицо. С возрастом ее губы стали похожи на тонкий шрам, щеки провалились, скулы выдались вперед, как крылья, кожа огрубела и покрылась полупрозрачным пушком. Кажется, что она носит посмертную маску своей бедной матери, чьи кости покоятся на кладбище в соседней деревне – вперемежку с чужими останками, сгнившими досками и бархатными покровами. Она отводит взгляд от своего отражения, достает из ларя толстый ломоть хлеба, заворачивает его в чистую тряпицу, берет запеленутого ребенка и пристраивает в корзине рядом с хлебом. Когда мать идет по Пюи-Лароку, Венера еще мерцает на небе, но полоска дневного света уже раздвигает границы мира. Нутрии суетятся в зарослях тростника и остролистой осоки. Подол юбки женщины промок от росы. Чем дальше она уходит от фермы, тем легче у нее становится на сердце. Элеонора проснулась, но голоса не подает. Она смотрит снизу мутными глазками на длинное расплывчатое лицо матери и густую листву деревьев на темных ветках. Голод дает о себе знать, малышка хнычет, и женщина направляется к распятию, стоящему на цоколе, заросшем серебристыми лишайниками. Она ставит корзинку у подножия креста, расстегивает рубашку и дает дочери худую грудь, из которой та ухитряется добыть себе пропитание. Женщина сидит, окруженная влажным прохладным рассветом, дышит запахами мхов и платанов. Силуэты косуль плывут в тумане, покоящемся на полях. Она одна в целом мире. Мимо трусит отощавшая собака, держа в зубах что-то черное и бесформенное, наверное, дохлую ворону. От пса несет падалью. Позже, когда солнце начинает лениво подниматься между двумя ложбинами теплой земли, на дороге появляется двуколка, которой правит похожий на обезьянку мальчик, под носом у него застыли зеленые сопли, нижняя челюсть сильно выдается вперед. Она его знает, это сын Бернаров. Он сильно хлещет ореховым прутом своего мула, тот машет головой, пыхтит, вращает от натуги глазами и упорно тащит вперед по каменистой дороге груз – то ли свеклу, то ли картошку.

Элеонора задремывает, и мать снова укладывает ее, вытирает платком грудь, подбородок малышки и ее шейку в молочных потеках, встает и продолжает путь. Добравшись до церкви, она опускается на колени перед вратами, безразличная к снующим мимо женщинам, набирающим воду в кувшины у колонки, и мужчинам, которые пешком или на велосипеде отправляются на работу в поле. Они идут мимо, сплевывают на землю первую за день желтую струю табачной жижи. На приветствия женщина не отвечает и еще глубже погружается в молитву, ограждая себя от общения с окружающими. Она ждет долго, очень долго, не жалея мозолистых коленей, и дверь наконец открывается. Появляется отец Антуан. Он смотрит на нее, обводит взглядом пустую паперть.

– Ты пришла одна?

От священника пахнет церковным вином, лицо у него помятое, как после бессонной ночи.

Женщина поднимает глаза и кивает.

– А где же твоя товарка?

– Никто меня не сопровождает… – она поднимается, морщась от боли.

Отец Антуан возмущенно присвистывает и подзывает толстую дебелую молодую женщину:

– Иди-ка сюда, Сюзанна.

Та приближается, поднимается на три ступеньки, смотрит на женщину, на спящую малышку, переводит взгляд на отца Антуана.

– Пойди и принеси ей воды, – велит он.

Сюзанна следует за ним в церковь, тот широкими шагами, шурша белым стихарем, возвращается в неф, а девушка набирает в ладони святую воду и спешит выполнить поручение.

Линии жизни кажутся короткими и глубокими, как расщелины в скалах. Мать ставит корзину на пол, макает большой и указательный пальцы в эту естественную чашу и дважды осеняет себя крестным знамением. Сюзанна разводит ладони, и остаток воды проливается на носы сабо и шершавый камень паперти. Она крестится, вытирает руки о юбку и заходит внутрь. Лоб девушки блестит, капли святой воды стекают на курносый носик. Отец Антуан в расшитой золотой нитью епитрахили ждет у предела. Тощий мальчик-хорист, бледный и торжественный, как церковная свеча, стоит рядом. Кюре протягивает матери край епитрахили:

– Войди в храм Божий и поклонись Сыну Пречистой Девы, давшей тебе ребенка.

Мать падает на колени перед алтарем, прижимает сцепленные пальцы ко лбу и читает благодарственную молитву, которая перемежается поучениями священника:

– Смилуйся, Господь! Смилуйся, Христос! Смилуйся, Господь… Избави нас от искушения и защити ото зла. Смилуйся, Господь, и защити рабу свою, на Тебя уповаю, благослови, Господь, спаси и помоги…

Они молятся вместе. Сюзанна тоже бормочет, отец Антуан благословляет мать, и она вздрагивает, почувствовав на коже капли святой воды.