Звериное царство

Жюли-Мари больше не наблюдает за играми Жерома и близнецов, а ведь когда-то ей хватало компании братьев, они вместе гуляли, девочка слушала лепет Пьера и Тома и умилялась. А теперь отдалилась, стала рассеянной, просьбы выслушивает невнимательно и чаще всего не желает их выполнять. Она по-прежнему помогает Габриэль с повседневными делами, но делает все как-то вяло и безразлично. Одна из ее обязанностей – развешивать рано утром белье. Жером просыпается и следит за сестрой из окна своей комнаты. Простыни стекают на траву, бабочка – павлиний глаз – присаживается, чтобы утолить жажду, касается ткани хоботком. Иногда появляются собаки. Она называет каждого пса по имени, играет с ними – кидает палку, гончие прыгают вокруг нее, виляют хвостами, и шестое чувство подсказывает Жерому: хрупкое равновесие мира покоится на постоянстве момента, на повторяющихся жестах, особенно теперь, когда все остальное постепенно сходит на нет и она не позволяет ему входить на рассвете в свою комнату и ложиться рядом: ты уже большой, нельзя, не смей. Он больше не видит ее голой, она не поступает, как в детстве, когда ложилась рядом на траву, задирала подол и показывала свой заветный… Жером не знает, как назвать то, что он видел – цветком с бледно-розовыми лепестками, как у магнолии, растущей на пустоши, или зверьком, живущим у нее между ног – наподобие крота. Нет, нельзя, не смей

.

«Он потрясающий!» – в энный раз повторяет она, глядя на букашку в банке из-под варенья, обнимает Жерома, гладит его по голове, поцелуи оставляют на лбу влажный след, но принимает подарки с плохо скрываемой усталостью, торопится развязать марлю, ставит банку на ближайший стол или комод, улыбается уголками губ (еще один, спасибо, ты не должен, оставь несчастных тварей в покое

) и сразу забывает о пленнике, не предлагает отпустить, если брат не делает этого сам, и жук-богомол-сверчок умирает и лежит на спине кверху лапками.

Жером толкает створку ворот и заходит на двор фермы, очень тихой в этот послеобеденный час, когда собаки дремлют в тени сарая, или в конуре, или под остовом старого трактора, а у близнецов сиеста.

В дни генеральных уборок, когда Катрин выныривает из царства мертвых, окна в доме остаются открытыми, чтобы впустить тепло и высушить землю, политую жавелевой водой.

Здесь воняет, как в свинарнике, неужели так трудно принять душ, прежде чем входить в дом?

Жером вдыхает запах, исходящий от кафеля. Тот помутнел, глазурь кое-где совсем стерлась, что неудивительно – его постоянно трут то щеткой, то шваброй. Жером больше всего на свете любит замерший в тишине дом в два часа пополудни, пустые, погруженные в полумрак комнаты. Лучи света из щелей в закрытых ставнях медленно движутся от стены к стене. Летний день подвешивает время, в комнатах пыльно, пахнет старыми обоями и разогревшимися наматрасниками. Мальчик бесшумно поднимается по лестнице, держась за перила, отворяет дверь в спальню деда, входит и присаживается на край кровати. В рамке – с нее давно не стирали пыль – фотография молодой женщины, Жером знает, что они родственники, видел фамилию, выбитую на мраморе семейного надгробия. Женщина наблюдает за ним. Ее снимали перед грозой: фон скорее темный, ветер раскачал ветви орешника. Небо в левом углу грозится дождем, размытое изображение вечно бегущего на заднем плане мальчика наклоняет и поднимает голову, чтобы взглянуть на тучи, собирающиеся за пределами фотографии. Элиза смотрит беспокойней, чем всегда, она слегка нахмурила брови, чуть приоткрыла рот, как будто хочет что-то сказать Жерому, дать совет, предупредить. Он вглядывается, щурит глаза, и ему кажется, что женщина судорожно сжимает складки платья на округлившемся животе.

* * *

Тела парней ее не притягивают. Она лишает их невинности, выдаивает семя, как молоко, и они послушно дают ей все, что бы она ни потребовала: две-три сигареты, немного денег, старенькую серебряную цепочку, флакончик духов, стибренный у матери или сестры. Чем уродливей и смешнее предмет, тем больше удовольствия он ей доставляет. Жюли-Мари расставляет свои трофеи на полке и порой завидует свободе Жерома. Но сегодня лето в разгаре, а дни, проведенные в обществе брата, близнецов и матери – нет, призрака матери, – скучны до зубовного скрежета и просто ужасны, поэтому, когда удается смыться из дому, она шагает по дорогам, по деревенским улицам, встречает группки подростков – за автобусной остановкой, на задах клуба, у дамбы, – зависает с ними, кокетничает. Иногда кто-нибудь один отделяется от приятелей и уводит ее, в другой раз все вместе идут на опушку рощи, к риге, устраиваются на сене или на заднем сиденье машины.

Тебе четырнадцать, и ты не смеешь краситься, как продажная девка! Немедленно вернись, умойся и переоденься!