Звериное царство

– Я должен признаться… В тот вечер я возвращался в свинарник… Оставил дверь в здание открытой… Но задвижка на калитке загона была закрыта, это точно… Не знаю, что на меня нашло… Я знал, что Зверь на все способен, но не думал, что он сумеет вырваться…

Жоэль слушал молча.

– Я больше не мог терпеть одержимость старика этой тварью, понимаешь? Он только о хряке и говорил… Проекты строительства новых помещений, размножение, увеличение поголовья… А вокруг все рушится…

– Займусь детским садом, потом схожу к беременным, остальное подождет, – сообщает Жоэль, никак не комментируя излияния Сержа.

Тот поворачивается, берет лицо брата в огромные ладони, смотрит на шрам, зигзагом спускающийся со лба на висок, проводит по нему подушечкой большого пальца.

Оба помнят тот день, когда старший брат ворвался в свинарник, где Жоэль заканчивал кормить животных. Увидев Сержа в конце прохода, он бросил тачку с зерном и поднял руку успокаивающим жестом, но брат с ходу ударил его кулаком в лицо. Жоэль упал лицом на загородку и, не успев подняться, получил удар ногой по ребрам. Он попытался уклониться и пополз по навозной жиже, Серж не отставал и все бил и бил его – по бедрам, по яйцам, в живот. Перепуганные свиньи подняли визг, не видя, что происходит. Жоэль странным образом не почувствовал боли, когда гвоздь, торчащий из доски, воткнулся ему в лоб, кровь текла в глаз, запачкала щеку, попала в рот. Он пытался вдохнуть, но не смог и страшно захрипел. Серж остановился. Жоэль перевернулся на спину, начал сплевывать кровь пополам с навозной жижей, попытался встать, поскользнулся и снова рухнул в нечистоты. Вернулся Серж – с лопатой на плече, и Жоэль инстинктивно свернулся калачиком, спрятал лицо в коленях и закрыл глаза в ожидании последнего удара. За несколько секунд он вспомнил, как они с братом играли в детстве, если удавалось сбежать от отца, как бродили по полям, стреляли из рогаток по птицам и взрывали жаб, а когда открыл не пострадавший глаз, Анри прижимал Сержа к загородке, занеся над ним кулак. Лопата валялась у его ног. Жоэль шумно втянул воздух, дополз до тачки, сел…

Через двенадцать лет Жоэль смотрит на бледное лицо брата, его всклокоченную бороду, белки глаз, пожелтевшие от пьянства. Он чувствует его кислое дыхание, видит, как дрожат пальцы. Жоэлю не страшно. Он сжимает запястье Сержа, отталкивает его руку.

– Я позволил отцу обвинять тебя, – бормочет старший брат. – А что, если все из-за меня… Может, это я не оправдал ожиданий и обрек отца на муку?

– Ты пьян, как сапожник, тебе нужно отдохнуть. Сегодня я справлюсь один. Иди.

Серж часто кивает и все гладит и гладит лоб Жоэля, как будто пытается стереть шрам.

– Ты прав… Да, ты, конечно же, прав… – он звучно целует брата в губы, отпускает его, хлопает по плечам и уходит, держась руками за живот.

* * *

Собаки лают, и Катрин никак не удается заснуть. Много раз ей хотелось открыть настежь решетки псарни и ворота фермы в надежде, что псы – они не такие одомашненные, как она, – сбегут, во дворе станет тихо и она вернется в болезненные грезы. Или уйдет из дома с легавыми и помчится по дорогам, ни разу не оглянувшись на ферму…

Придется остаться – ради детей. Остаться ради детей. Ха-ха-ха-ха! Какая жалкая отговорка. Кого она пытается убедить, в чьих глазах, кроме собственных, ищет оправдание тому, что Жерому пришлось научиться жить рядом с матерью, способной внезапно исчезнуть, забаррикадироваться в комнате и не обращать на сына ни малейшего внимания, не проявлять ни капли интереса, с матерью, не дающей своему ребенку ни защиты, ни любви? А ведь именно этого все дети ждут от родителей.

Возможно, она должна последовать совету Габриэль, которая много лет подбивает ее сбежать. Они возьмут близнецов, Жерома, Жюли-Мари, набьют чемоданы вещами и исчезнут, оставив мужчин и свиней. Но где взять силы, чтобы встать с кровати? Даже если она оправится, может решить, что излишне все драматизирует, что все не так ужасно и уж точно лучше, чем очередная госпитализация. Да и куда им идти с кучей ребятишек?

По большому счету, Катрин не думает, что Жером несчастлив. Мальчик кажется неуязвимым, разве она вправе забирать его из единственного хорошо знакомого ему мира?

Просто убрать руку…

Она иногда грозилась покончить «со всем этим», выброситься из окна, принять все таблетки скопом и запить бутылкой виски, которую Серж прячет (ха-ха!) в кухонном шкафчике, и однажды он явился с молотком и гвоздями, чтобы забить дверную раму. Она наблюдала за его действиями, онемев от изумления. Потом он разбил окно – осколки стекла посыпались во двор, – обернулся, сделал приглашающий жест, и она увидела глаза, налившиеся кровью из-за пьянок и бессонных ночей на продавленном диване. Вбежали Габриэль и Жоэль, кинулись спасать ее.

«Я останусь жить только ради детей…»

В этой фразе было столько нелепого пафоса и вызывающего высокомерия, что Серж бросил молоток и сказал-простонал:

«Посмотри на себя. Ты ни на что не годишься. Живая или мертвая – один черт…»