Зверобой

Тихое предостерегающее восклицание, долетевшее с воды, заставило Гетти умолкнуть, а немного спустя она заметила смутные очертания челнока, который бесшумно приближался и вскоре зашуршал по песку своим берестяным носом. Лишь только легкое суденышко ощутило на себе тяжесть Гетти, оно немедленно отплыло кормой вперед, как бы одаренное своей собственной жизнью и волей, и вскоре очутилось в сотне ярдов от берега. Затем челнок повернулся и, описав широкую дугу с таким расчетом, чтобы с берега уже нельзя было услышать звук голосов, направился к ковчегу. Вначале обе девушки хранили молчание, но затем Юдифь, сидевшая на корме и правившая с такой ловкостью, которой мог бы позавидовать любой мужчина, произнесла слова, вертевшиеся у нее на губах с той самой минуты, когда сестры покинули берег.

— Мы здесь в безопасности, Гетти, — сказала она, — и можем разговаривать, не боясь, что нас подслушают. Говори, однако, потише — в безветренную ночь звуки разносятся далеко над водой. Когда ты была на берегу, я подплыла совсем близко, так что слышала не только голоса воинов, но даже шуршание твоих башмаков по песку еще прежде, чем ты успела заговорить.

— Я думаю, Юдифь, гуроны не знают, что я ушла от них.

— Очень возможно, Гетти. Влюбленный бывает плохим часовым, если только он не караулит свою подружку. Но скажи, видела ты Зверобоя? Говорила с ним?

— О да! Он сидел у костра, и ноги его были связаны, но руками он мог делать все, что хотел.

— Но что он сказал тебе, дитя? Говори скорее! Я умираю от желания узнать, что он велел передать мне.

— Что он велел передать тебе, Юдифь? Вообрази, он сказал, что не умеет читать. Подумать только! Белый человек не может прочесть даже Библию! Должно быть, у него никогда не было матери, сестра.

— Теперь не время вспоминать об этом, Гетти. Не все мужчины умеют читать. Мать действительно научила нас разным вещам, но отец не много смыслит в книгах и, как ты знаешь, тоже едва может читать Библию.

— О, я никогда не думала, что все отцы хорошо читают, но матери должны уметь читать, потому что как же иначе они станут учить своих детей? Наверное, Юдифь, у Зверобоя никогда не было матери, не то он тоже умел бы читать.

— Сказала ты ему, что это я послала тебя на берег, и объяснила ли, как страшно я огорчена его несчастьем? — спросила сестра с нетерпением.

— Кажется, сказала, Юдифь. Но ведь ты знаешь, я слабоумная и легко могу все позабыть. Я сказала ему, что это ты отвезла меня на берег. И он много говорил мне разных слов, от которых вся кровь застыла у меня в жилах. Все это он велел передать своим друзьям. Я полагаю, ты тоже его друг, сестра.

— Как можешь ты мучить меня, Гетти! Конечно, я его самый верный друг на земле.

— Мучить тебя? Да, да, я теперь вспоминаю. Как хорошо, что ты сказала это слово, Юдифь, потому что теперь у меня в голове все опять прояснилось! Ну да, он говорил, что дикари будут мучить его, но что он постарается вынести это, как подобает белому мужчине, и что вам нечего бояться…

— Говори все, милая Гетти! — вскричала сестра, задыхаясь от волнения. — Неужели Зверобой и вправду сказал, что дикари собираются подвергнуть его пыткам? Пожалуйста, вспомни хорошенько, Гетти, потому что это страшная и серьезная вещь.

— Да, сказал. Я вспомнила об этом, когда ты стала говорить, будто я мучаю тебя. Ах, мне ужасно жалко его! Но сам Зверобой говорил об этом очень спокойно. Зверобой не так красив, как Гарри Непоседа, но он гораздо спокойнее.

— Он стоит миллиона Непосед! Да, он лучше всех молодых людей, приходивших на озеро, вместе взятых! — сказала Юдифь с энергией и твердостью, изумившими сестру. — Зверобой — человек правдивый. В нем нет ни крупицы лжи. Ты, Гетти, еще и не знаешь, какая это заслуга со стороны мужчины — говорить постоянно одну только правду. Но если узнаешь… Впрочем, нет, надеюсь, ты этого никогда не узнаешь. Кто даст такому существу, как ты, жестокий урок недоверия и злобы?!

Юдифь закрыла в темноте лицо руками и тихонько застонала. Внезапный приступ волнения продолжался, однако, всего один миг, и она заговорила спокойнее, хотя голос у нее стал низким и хриплым и потерял свою обычную оживленность.

— Тяжелая это вещь — бояться правды, Гетти, — сказала она, — и все же я боюсь правды Зверобоя больше, чем любого врага. Невозможно хитрить, имея дело с такой правдивостью, такой честностью, с такой непоколебимой прямолинейностью. И, однако, ведь мы не совсем неровня друг другу, сестра. Неужели же Зверобой во всех отношениях выше меня?