Зверобой

— Вот, Юдифь, верьте уху делавара, и особенно чуткому уху влюбленного, способного различить любимые звуки между тысячами голосов. Сам я не испытал этого, но если молодые люди — я разумею и мужчин, и женщин — любят друг друга, то им особенно нравится смех или просто голос любимой особы.

— Неужели вам, Зверобой, никогда не случалось испытать, как приятен смех любимой девушки? — живо спросила Юдифь.

— Никогда, Юдифь! Я не заживался слишком долго между женщинами моего цвета и не имел случая испытывать всю радость подобного чувства. Да, никогда. Приятно они поют и весело смеются, это правда! Но самая лучшая музыка для моих ушей, это дыхание ветра, бегущего по вершинам деревьев, журчанье свежего и прозрачного ключа и шелест зеленых листьев. Люблю я слушать голос поющей женщины, правда, но еще больше люблю громкий лай охотничьей собаки, когда бежит она по следам подстреленной лани.

При этом неожиданном предпочтении в пользу лягавых собак обе девушки с разнообразными чувствами удалились в каюту. Оставшись наедине, Зверобой и его приятель продолжали свою беседу.

— Давно ли молодой бледнолицый охотник на этом озере? — спросил Чингачгук.

— Только со вчерашнего полудня, Великий Змей. За это время слишком много утекло воды. Я видел и даже сделал кое-что.

Черные глаза индейца при этом уклончивом ответе засверкали, как у барса или волка, попавшего в западню. Бумпо понял язык этого искрометного взора.

— Твои подозрения справедливы, Великий Змей. Я столкнулся с неприятелем лицом к лицу и даже могу сказать, что сражался с ним.

— Где ж его скальп, бледнолицый воин? Покажи его скальп.

— Великий Змей, в присутствии всего племени делаваров, в присутствии старца Таменунда и отца твоего, великого Ункаса, я скажу и всегда буду говорить, что белый человек, верный внушениям своей природы, не может и не должен издеваться над своим умирающим собратом, кто бы он ни был. Волосы на моей голове целы, как ты видишь, и этого вполне довольно для моего торжества. Мой враг, красный или белый, никогда не будет иметь причин бояться за свой скальп.

— Неужели не пал ирокезский воин? Неужели Зверобой, несравненный стрелок оленей, промахнулся, когда метил в человека?

— Нет, Чингачгук, рука моя не поколебалась и карабин не изменил мне. Враг мой, минг, пал, сраженный пулей карабина.

— Он вождь? — торжественно спросил могикан.

— Этого я и сам не знаю. Могу только сказать, что он был хитер, вероломен и храбр. Не мудрено, если между своими он добрался до звания вождя. Он мужествен и отважен, хотя глаз его не был так верен, как у человека, получившего образование среди делаваров.

— Брат и друг мой раздробил его тело?

— Это было бесполезно. Минг умер у меня на руках. Скажу без утайки, как происходило все дело. Мы сражались оба храбро и отважно: он, как краснокожий, одаренный от природы талантами красных; я, как белый. Ведь я родился белым, белым живу, белым и умру.

— Хорошо! У Зверобоя белое лицо и бледные руки. Делавар отыщет скальп, чтобы повесить его на шест, и по возвращении домой пропоет в честь его песню перед своим племенем. Честь принадлежит племени делаваров: не должно ее терять.

— Легко это сказать, но трудно исполнить. Тело минга в руках его друзей и скрыто, без сомнения, в таком месте, где не отыскать его Великому Змею.

Затем молодой охотник коротко и ясно рассказал об утреннем происшествии, избегая самохвальства. Чингачгук снова выразил свое удовольствие, потом оба друга встали, чтобы приняться за дело. В эту минуту совершенно стемнело. Небо покрылось облаками. На мрачном горизонте не было видно ни одной звезды. Северный ветер, как обыкновенно, прекратился после солнечного заката, сменившись южным. Зверобой распустил парус, и ковчег довольно быстро пошел по направлению к замку. Весла оказались бесполезными.

Бумпо, Чингачгук и Юдифь сели на корме парома и вели разговор о своих будущих планах. Юдифь приняла живейшее участие в этой беседе. Делавар легко понимал все, что она говорила, но отвечал на своем языке, и его энергичные замечания Бумпо должен был переводить. Решения Юдифи были скоры, планы — смелы и тверды, и все мнения обнаруживали необыкновенную проницательность. Многосложные события после их встречи, вместе с тем ее одинокое и зависимое положение заставили молодую девушку относиться к Бумпо, как к старому, испытанному другу, и она доверилась ему со всею непосредственностью и пылкостью. До этого времени она принуждена была держаться по отношению к мужчинам оборонительного положения. Теперь неожиданно она оказалась под покровительством молодого охотника, который, очевидно, не имел против нее дурных замыслов. Простота его мыслей, наивная поэзия и даже самая оригинальность его языка, — все это содействовало тому, что в ней начала образовываться внезапная, чистая и глубокая привязанность к нему. Даже равнодушие Бумпо к женщинам подстрекало тщеславие молодой девушки и сильнее раздувало в ней искру горячего чувства.