Звезда атамана

Подбородок у предателя утяжелился, опустился вниз, задрожал, губы тоже задрожали, в уголках появились пузырьки слюны. Предатель, как понял Горелый, был обычным трусом.

– Семен, Семен, ты чего, ты чего? – зачастил предатель. – Ты чего?

Объяснений не последовало, Горелый продолжал улыбаться, только улыбка эта была уже не та, что несколько минут назад, застывшая, почти мертвая, она выражала лишь сожаление, и еще, совсем немного – недоумение: Семен Горелый хотел понять природу, психологию предателя, но не понимал и понять не мог – не дано было.

– Ты чего, Семен, ты чего? – продолжал частить предатель, но частил недолго: в следующий миг тугой хлопок откинул его назад.

Взмахнув бескостно руками, предатель полетел на тротуар, выложенный плоскими морскими камнями, задергался. Горелый нагнулся и вторую пулю пустил в голову предателя: так вернее – от первой пули тот может оправиться, от второй – никогда.

– Собаке – собачья смерть, – проговорил Горелый и, сунув ствол за пазуху, поспешно зашагал к перекрестку.

Через мгновение он исчез.

Подпольная типография продолжала работать, а люди Котовского охраняли ее и, если в Куяльнике появлялся незнакомый народ, его немедленно засекали и не выпускали из вида до тех пор, пока он не покидал село.

Случалось, это были военные, перетянутые новенькими скрипучими ремнями, случалось – штатские, и по манере держаться, двигаться, вести себя, очень быстро становилось ясно, кто это – контрразведчики, переодетые интенданты, приехавшие в село, чтобы прощупать ситуацию и понять, где можно взять побольше продуктов для своей воинской части, естественно, ничего не заплатив за это, отпускники, к контрразведке не имеющие никакого отношения, либо обычные ротозеи, изучающие одесские окрестности.

Когда котовцы вычисляли шпиков, то старались выдавить их из Куяльника, и те, впустую пошарив по хатам, попринюхавшись к запахам, исходящим от теплых печей, исчезали.

В подземельях же под Куяльником было холодно, сыро, из пористых известковых выступов сочилась вода, стены были влажными. Когда в селе появлялись чужие, типография замирала – прекращались все работы.

После недавних четырехдневных обысков, когда ни один рабочий не мог выглянуть наружу, дохнуть хотя бы немного свежего воздуха, деникинские контрразведчики увели с собою четырех молодых ребят, жителей Куяльника.

Самым приметным, работящим, самым толковым из них был Ваня Тимошенко, по нем сохли все куяльниковские невесты. Мать Ванина, увядшая от болезней бледная женщина, выскочила на дорогу, по которой катил грузовик, увозящий парней, размашисто перекрестила его.

– Ваня, спаси тебя Господи! – прокричала она. – Вернись живым, прошу!

Ваня Тимошенко, а с ним трое его друзей вернулись в Куяльник через три дня. Их привез тот же самый французский грузовик, который и увозил.

Лица у ребят были черными, опухшими, крупные ссадины замазаны какой-то странной краской темного цвета – наверное, это был грим.

У двоих были перебиты руки – складывались в несколько частей, будто изрубленные топором палки.

Село, увидев четырех мертвых парней, невольно завыло, в четырех хатах на окнах появились черные занавески – знак того, что в доме горе.

В последний свой приезд в Куяльник Котовский, помрачнев внезапно, пошел на кладбище, нашел могилы убитых парней, поклонился им, – могилы было легко узнать по свежим крестам.

– Простите нас, ребята, – пробормотал он глухо, – простите, что мы живы, а вы нет. – Повозил из стороны в сторону жесткими обветренными губами. – Простите за все…

Григорий Иванович не был сентиментальным человекам, более того, к людям, допускающим такую слабость, относился настороженно, подобный люд, как казалось ему, в трудную минуту может дать слабину и повернуть назад, а тут он ощутил, что в горле у него возник твердый комок, мешающий дышать, Котовский попробовал проглотить его, но тот даже не сдвинулся с места… В следующий миг в глотке у него раздался влажный слезный звук, и ему сделалось легче.

За убитых надо мстить, такие жертвы, как ни за что погубленные куяльниковские ребята, прощать нельзя.

В Одессе хозяйничали все, кто только мог, самыми сильными считались те, кто имел больше пулеметов, не говоря уже о пушках. Немцы ощущали себя в городе, как караси, попавшие на хорошо разогретую сковородку, – дома у них происходили революционные события, лилась кровь, – тем не менее они старались «править бал», петлюровцы, считали, что выше киевской директории на свете власти нет, а еще ходили по одесским улицам и бульварам деникинцы, французские экспедиционные части, румыны, легальные политические силы: эсеры, меньшевики, украинские националисты, даже греки, и те умудрились послать своих солдат в Одессу.

В начале декабря восемнадцатого года из Одессы ушли немцы, люди Котовского помахали им прощально шапками: скатертью дорога! Одиннадцатого числа город покинули деникинцы, вконец рассорившиеся с петлюровцами, но и петлюровцы властвовали недолго – восемнадцатого декабря в Одесский порт вошли французские военные корабли…