Звезда Гаада

Вернулся с трёхлетним ребёнком на руках. Положил бесчувственного малыша на траву около моих ног. Добавил, улыбнувшись:

— Тут ты что-то можешь сделать. Вперёд! — и опять исчез.

Я опустилась на колени около ребёнка, коснулась рукой его лба. Такой горячий! И вид у малыша страшный. Бледный, губы потрескались. Ох, я… я… едва не сожгла его!

Гаад, притащивший бесчувственного подростка лет двенадцати, опустил его на траву около меня. С другой стороны от меня и маленького.

Да их тут много! И они — дети! А я едва их не сожгла вместе с трупами! Ох, что я наделала!

Тут чернокрылый ступил ко мне и отвесил мне затрещину:

— Чем больше хнычешь, тем скорее они помрут! — и отправился за следующим выжившим.

Ох, точно. Моё беспокойное состояние их только раскачает. Только усилит их хаос и болезнь. Лекарь должен быть спокойным. И целитель особенно.

Я положила ладонь ни лоб маленькому ребёнку, другую — на грудь подростку. Тоже ужасно горячему. Шумно выдохнула. Глаза закрыла, чтобы не видеть гибнущей деревни. Но запах разлагающихся тел слышала. Нет, нельзя. Нельзя волноваться. Я — целитель. Я должна быть спокойной. Соберись, тряпка! Может, у них появится шанс?.. Так… Дар мой, проявись! Я хочу помочь им!

Гаад вынес пятерых. Я, даже закрывая глаза, чувствовала его приближение: боль и страх внутри меня успокаивались. Вороны за рощей переставали так мерзко, так мрачно хрипеть и каркать. Да и подросток переставал метаться. Хранитель более меня не бил, не говорил. Просто стремился прочувствовать это место, найти выживших. Я удивлялась его спокойствию. Раз — после четвёртого человека — посмотрела на Гаада пристально, с восхищением. Он вдруг обернулся и подмигнул мне. И снова переместился. И я как-то держалась. Даже сколько-то Света пролилось с моих пальцев и ладоней на пострадавших. Ох, здорово, что Гаад пришёл сюда! Он помог мне сохранять хотя бы хлипкое, но спокойствие!

Хранитель опустил возле подростка девушку. Шумно выдохнул, вгляделся пристально на деревню. Руку вверх поднял, выбиваю струю темноты. Миг — и всю деревню объяло пламенем. Огромный костёр, казалось, поднялся до неба. Жаром на меня полыхнуло. Я невольно отпрянула, испугавшись. Дёрнулся мальчик, которому я слишком сильно нажала на живот.

Прошло не более минуты — как на месте проклятого места остался только пепел да голая унылая земля. Да запах гари витал. Не слишком заметный — слишком быстро чернокрылый всё сжёг. И… слишком спокойно. Ну да он, наверное, такого уже насмотрелся. Он уже около трёх веков как хранитель. И, можно понять, что они не всех успевают спасти. Не всех возможно спасти, в ком слишком много Тьмы уже скопилось. И… и, выходит, что смерть — это часть жизни врачей и спасателей. Я только сегодня об этом подумала.

— В принципе, идея очищать место огнём была правильной, — спокойно сказал чернокрылый, садясь на корточки у тех, до которых я не дотянулась сейчас — но я всё равно их касалась и пыталась напоить Светом, когда он ещё только принёс их — и, погладив по лбу больных, добавил: — Огонь — создание Света, сгусток его. Огонь хорошо выжигает Тьму, а скопление и сгущение Тьмы — причина болезней и осложнение их. Даже сжигая одежду больных, тем более, тела умёрших, люди отчасти очищают место вокруг них. У некоторых народов даже есть обычай ходить по углям или прыгать через костёр.

— Но как вы, чернокрылые, создаёте огонь? — не удержалась я, — Если огонь — это свет?! Тем более, дерётесь временами, используя огонь как оружие.

— Убираем Тьму, чтобы в каком-то месте скопился Свет, излишек его, — Гаад усмехнулся. Руки положил уже на плечи неподвижной девушке, — Но, впрочем, ты пока видишь преимущественно большие места хаоса, резкое нарушение равновесия. Тебе не следует самой очищать места, где есть умершие.

— Прости, — виновато опустила голову, — Это больше не повторится.

— Я верю. Ты же ненавидишь, когда кто-то страдает.

Голос у него потеплел. Робко посмотрела на него. Гаад смотрел на меня, улыбаясь. Искренно и тепло улыбаясь. Будто и ссоры не было. Толкьо… Тайаелл…

— Ты ненавидишь, когда тко-то страдает, — Гаад нахмурился, — И наши обычаи принять не можешь. Я знаю, ты не можешь простить мне, что я не вступился за Тайаелла. Что я хотел, чтоыб казнили его. Твоё право. Твоё дело. А я не мог отвернуться от друзей, который помногу лет были со мной. Он убивал их и мучил, — шумно выдохнув, он переместился, стал гладить грудь трёхлетнего мальчика, — Впрочем, сейчас не время и не место для других разговоров.

— Не время и не место, — согласилась я.