Звезда и шпага

Но нам этого делать в тот раз не пришлось. Ибо всё было спокойно, эскадрон снялся только на следующее утро и медленно двинулся следом за обозом. А тот катился очень медленно, увязая в грязи всё сильнее. С середины того дня припустил мелкий и противный, истинно осенний дождик. Мы кутались в епанчи и натягивали треуголки, вопреки правилам, на самые глаза. Мысли о том, что противнику приходится ничуть не лучше, грели не особенно хорошо. Ставить лагерь при такой погоде — сущее мучение, мы отправили солдат на помощь нестроевым, а сами остались при лошадях, от которых шёл пар, и рядом с ними было несколько теплее. Думать о ночёвке в холодных и мокрых палатках не хотелось совершенно. Мысли вились, в основном, вокруг пары крючков водки, ведь ни грогу, ни глинтвейну сейчас не сварить, кому нужны грог или глинтвейн, изрядно разбавленный дождевой водой, так что иного способа согреться, кроме пшеничной, просто не было. От этих мыслей меня, как и остальных офицеров, отвлёк Михельсон.

— Господа офицеры, — сказал он нам, — погода нам благоприятствует, из-за этого дождя враг не сумеет поставить нормального вагенбурга. И пикетов рассылать не станет. Бунтовщики считают, что в столь мерзкую погоду, мы их атаковать не станем. Ан, нет! Мы им покажем, каково расслабляться во время войны.

— Ваше высокоблагородие, — выразил наше общее удивление ротмистр Коренин, — это же почти немыслимо. Атаковать вагенбург, где сидит пехотный полк и полк кавалерийский, по такой грязи, это — самоубийство. У врага численное преимущество и…

— Это всё не имеет значения, ротмистр, — отмахнулся Михельсон. — Я не собираюсь атаковать вагенбург всерьёз, просто обозначим атаку. Сядем на свежих коней и налетим на вагенбург, обстреляем его из карабинов и тут же отступим к нашему лагерю. Не забывайте, мы, господа, должны, чёрт побери, просто обязаны, постоянно тревожить пугачёвцев. После этой атаки, мы преспокойно ляжем спать, а они всю ночь будут начеку ждать новой атаки. Так что вперёд, господа, вперёд. По коням!

Без особого энтузиазма мы забрались в сёдла. Лагерь остался охранять эскадрон поручика Ваньшина, который только что вернулся из пикета. Мы же медленной рысью направились к дороге. До вагенбурга добрались достаточно быстро. Размерами он превосходил тот фальшивый, но проигрывал предыдущему и сильно. Телеги стояли кривовато, проволочных заграждений не было, зато отовсюду торчали мушкетные стволы, похоже, почти весь полк противника сейчас был на стенах.

— Нас ждут, господа офицеры, — усмехнулся Михельсон. — Не будем обманывать ожиданий. Врага, как и барышню, водить за нос нехорошо.

И мы под звуки труб ринулись в галоп с карабинами наперевес. Расчёт Михельсона оказался правильным. Нервы пугачёвцев, натянутые гитарными струнами, не выдержали, они открыли огонь без команды. Как ни орали на них унтера, как ни грозились кулаками, момент для первого залпа был безнадёжно упущен. Мы подлетели к вагенбургу, почти вплотную к его стенкам, ведь проволочных заграждений, повторю, враг не выставил, и выстрелили по пугачёвцам, отчаянно торопящимся зарядить мушкеты. Я лично влепил пулю в круглое, перекошенное от ярости, лицо в шапочке с какими-то кубиками на петлицах. Я даже их разглядеть успел, хотя видел свою цель какие-то мгновения. А потом мы развернули коней по сигналу труб и рванули прочь, а когда достигли деревьев и кони грудью врезались в облетевшие по осеннему времени, ощетинившиеся голыми ветками, кусты, в спины нам ударил залп. Не слишком слитный и уж подавно ничуть не меткий. Мы сумели отделаться несколькими легкоранеными.

Этот налёт на вагенбург существенно поднял нам настроение. Только драгуны эскадрона Ваньшина глядели на нас мрачно, ведь пока мы носились в этот лихой рейд, они мокли под усиливающимся дождём и присматривали за нестроевыми, ставящими лагерь. Загнав коней под навесы и приведя их в порядок, мы отправились по палаткам. Я забрался в свою и с удовольствием стянул сапоги. Даже не смотря на то, что внутри было сыро и холодно, это всё же куда лучше, чем мокнуть под проливным дождём на улице. Расторопный Васильич уже выставил передо мной на складной столик стаканчик водки и кусок колбасы, мгновенно наполнивший внутренности палатки чесночным духом. От него у меня аж слюнки потекли, а ведь казалось сначала, что есть совсем не хочется. Съев колбасу и выпив водки, я пожелал покойной ночи Озоровскому и тут же уснул.