Звезда козодоя

Генерал Сон слез с лошади, медленно поднялся на помост и прикоснулся лбом к полу. Государь мягко произнес:

— Благодарю вас за тяжелый и долгий труд. Отныне будете начальником над моими генералами. Жду от вас верной службы!

Генерал-защитник северных границ Сон Ба Ю со слезами на глазах ответил так:

— В ваших словах истинная мудрость, хотелось бы достойно ответить, но не могу найти нужных слов. Я уже просто ходячий труп, поэтому вряд ли смогу служить вам, как подобает. Когда я был в пустыне, все время был начеку- не появится ли враг. Нужно было проявлять бдительность, и я расправлял грудь и зорко смотрел по сторонам, однако теперь, когда я предстал перед своим государем и слышу слова похвалы, мои глаза отказываются видеть, а спина согнулась колесом. Осмелюсь нижайше просить отправить меня на покой в родную деревню.

— Тогда назови вместо себя пятерых полководцев.

Генерал Ба Ю назвал имена четырех полководцев. А вместо пятого попросил, чтобы трем братьям-врачам Лин дали титул придворных врачей. Государь дал свое разрешение, и генерал Ба Ю ту же снял доспехи и шлем и облачился в тонкое шелестящее холщовое платье. А затем вернулся к подножью горы Судзан, где была его родная деревня, и стал там сеять и пропалывать чумизу. Постепенно генерал перестал есть: посеет чумизу, а съест всего чуть-чуть, но при том жадно пил. Под конец осени он и воду перестал пить — порой посмотрит на небо и застынет в причудливой позе, будто икота одолела.

Потом он исчез. Все вокруг говорили, что генерал стал святым отшельником, и на вершине горы Шушань поставили маленькую часовню, устроили праздник в честь белой священной лошади,[120] принесли туда фонарики и каштаны, развесили флажки.

Однако доктор Лин Па, ставший к тому времени знаменитым доктором, говорил всем, кого встречал:

— Не мог генерал Ба Ю питаться воздухом. Я осматривал генерала Ба Ю и ответственно заявляю: его легкие и его желудок — не одно и то же. Наверняка, где-то в лесу лежат его останки.

И многие с ним соглашались.

НОЧЬ В ПОЕЗДЕ НА СЕРЕБРЯНОЙ РЕКЕ

[121]

Послеполуденный урок

Знаете ли вы, дети, что это такое — мутное и белое, что называют рекой или следами растекшегося молока? — спросил учитель, показывая на молочно-белую Галактику, тянущуюся сверху вниз через всю большую черную карту звездного неба, висящую на классной доске.

Кампанелла[122] поднял руку. Вслед за ним руки подняли еще четверо или пятеро. Джованни[123] тоже хотел поднять руку, но передумал. Кажется, он читал в каком-то журнале, что это скопление звезд, однако в последнее время не уроках ему постоянно хотелось спать, времени читать да и книжек для чтения не было, поэтому ему казалось, что он уже вообще ничего не знает.

Однако учитель заметил его нерешительность и сказал:

— Джованни, может быть, ты знаешь?

Джованни энергично вскочил, однако четко ответить не смог. Дзанэлли, сидевший перед ним, обернулся, посмотрел на Джованни и захихикал. Джованни смутился и покраснел.

Учитель снова спросил:

— Если посмотреть на Млечный Путь в большой телескоп, что он из себя представляет?

Джованни подумал про себя, что все-таки это звезды, однако и на этот раз ответить не решился.

Учитель помолчал, будто не зная, что сказать еще, а затем обернулся к Кампанелле:

— Ну, тогда ты, Кампанелла.

Однако и Кампанелла, так бойко поднявший руку, смутился и тоже не смог ответить.

Учитель внимательно посмотрел на него, будто случилось нечто из ряда вон выходящее, и ответил сам:

— Ну, хорошо. — Он ткнул пальцем в звездную карту. — Если посмотреть через большой и хороший телескоп на туманный и белый Млечный путь, видно очень много маленьких звездочек. Не так ли, Джованни?

Джованни покраснел и кивнул головой. На глаза у него навернулись слезы. Верно, я же это знал и, конечно, Кампанелла тоже знал! Это ведь было в журнале, который они вместе читали в доме отца Кампанеллы. Тем более что, прочитав об этом, Кампанелла тогда сразу принес из кабинета отца большую книгу, раскрыл на главе «Млечный путь», и они долго рассматривали красивую фотографию во всю страницу. Там на черном фоне была целая россыпь белых точек. Кампанелла не мог об этом забыть, а не ответил сразу же потому, что последнее время ему совсем не хотелось трудиться — ни с утра, ни после обеда. Да и в школе с ребятами он перестал играть, и с Кампанеллой почти перестал разговаривать. Зная это, Кампанелла, наверное, из сочувствия к другу, нарочно не ответил на вопрос учителя, — от этих мыслей Джованни стало невыносимо жаль и себя, и Кампанеллу.

Учитель сказал: