Звезда на излом

Диор тяжело опустился в кресло и жестом пригласил гостя сесть. Кресла в зале, предназначенные для гостей, Руссандол заметил лишь теперь.

Прекрасно. Чудесно.

Садясь, он сжал резной подлокотник, и тот звонко треснул.

Элуред и Элурин бесшумно вошли следом за отцом, встали позади кресел старших, заметно волнуясь.

— Приветствую тебя, князь Маэдрос, — в отстраненной краткой вежливости Элухиля слышалось больше усилий, чем у его дочери. — Ты пришел один, за ответом на вопрос о смерти брата. Ответишь ли ты нам, как он жил, что его жизнь завершилась… так, как завершилась?

— Отвечу.

Эльвинг подняла глаза, прозрачные и холодные, как лед на темной воде зимой.

Руссандол ждал каких угодно жестоких или скупых слов. Но не ждал, что ее разум распахнется и пригласит с беспощадной откровенностью посмотреть на Тьелкормо сквозь ее воспоминания.

На врага, который выпускает из рук ее невредимых братьев.

На того, кто смеется со стрелой в груди, просто потому что захотелось.

Кто обводит вокруг незрячими глазами и делает шаг словно к лишь ему различимому свету — к ней.

И сквозь глаза которого в тот миг выглянула в мир Тьма.

В явном мире Тьелкормо лишь хрипит, цепляясь за кафтан на груди, но второе зрение внучки Лутиэн видит, как в сияние его фэа, в самую сердцевину, вгрызается язык черного пламени, подобный провалу в пустоту. Ужас накрывает ее — но тут возле сердца толкается теплом спрятанный ею другой Свет. И она раскрывает его навстречу Тьме, то ли мечом, то ли щитом, не думая ни мгновения о том, кто перед нею, и даже о его последних словах.

Это все неважно, потому что перед ней яростное пламя чужой души бьется из последних сил со своей пустотой, отказываясь сдаваться и выпустить ее в мир, намертво стоя на пороге. И держится до тех пор, пока прозрачная для второго зрения рука не касается источника живого света, и тот не охватывает его, развеивая черное пламя.

И тогда свободная фэа Тьелкормо вспыхивает сильно и ярко, сбрасывая все покровы разом.

…Под левой рукой Руссандола резной подлокотник разлетелся в щепки. Воздуха не хватало, он с трудом, через силу, вдохнул. Перевел взгляд на Диора.

— Сделаем несколько шагов назад? — спрашивает Элухиль.

— Да!

Воспоминания короля не так ярки — в сражении не до того, чтобы смотреть другим зрением. Но этого и не нужно, он ясно видит то же темное пламя в глазах Тьелко. И отчего именно оно гаснет, сменяясь ужасом и дикой тоской.

Хозяева молчали, и Руссандол был невольно благодарен за это. Его лицо пылало.

«Даже не потребовалось становиться Карнистиром… Турко, глупый мальчишка… Болван, какой я слепой болван!»

— Благодарю, — сказал он хрипло. — Мой черед.

Заметил, что Элурин мертвенно бледен, а Элуред лишь грустен — мальчишка, как видно, что-то понял еще давно. Не настолько эти двое одинаковы.

Руссандол прикоснулся к середине лба — как всегда теперь, если ему требовалось открыть кому-то свой разум. Так привык быть закрытым наглухо, что без подготовки стал неспособен открыться кому бы то ни было.

…Горсть воспоминаний он перебрал осторожно, чтобы не выдать лишнего — слишком болезнен был для него каждый лишний взгляд. И бережно, отбирая самые разные самоцветы из этой пригоршни, не поддаваясь порыву вытащить лишь светлое и радостное.

Бледно-рыжий мальчишка со щенком на руках. Пройдет меньше года Древ, и они поменяются местами, Турко оседлает своего пса раньше, чем сядет на коня.

Детские обиды, детские ссоры младших. Способных подраться и помириться раньше, чем старшие успевали понять, в чем дело.

Вспышки гнева, в которых Турко был способен сломать не поддающийся инструмент или оружие. И сменяющее их холодное упорство, с которым он возвращался к препятствию вновь и вновь, не отступаясь.

Сияющий юный охотник в свите Великого Охотника — лицо и волосы его светятся, когда он возвращается в сумерках с добычей.

Пылающий яростью Тьелкормо с окровавленным мечом, с разбегу прыгающий через полосу темной воды на белый корабль.

Он же, дурачащийся с белериандскими щенками на поляне рядом с хохочущей Арэдэль.

Темный самоцвет — светлый — темный…

Неподвижная маска вместо лица — после поражения от смертного.

Темный, темный, темный…

Последний вечер перед выступлением на Дориат. Торжествующая усмешка Охотника, отражение пламени из камина в его глазах.

«Ты цел?» — и вспышка чужого темного огня в глазах брата вместо ответа.

Здесь он опустил руку, закрываясь неосторожно и резко. Как почти всегда.

Элуред вздрогнул, остальные удержались.

— Благодарю, — сказал Руссандол отстраненно, разбивая молчание о прошлом. — Вы ответили на мой вопрос. Даже на тот, что я не задавал.

2

— О том, не Сильмариль ли обжег руку твоего брата, — Диор даже не спрашивал. — Вряд ли ты приехал бы в одиночку за меньшей загадкой, я думаю.

— Да. Сильмариль обжег руку моего брата. Потому что мой горячий глупый брат в своей ненависти ушел слишком далеко во тьму, и доля моей вины в этом есть.

— Нет. Именно тогда твой брат Келегорм сразился со своей тьмой, собрав все силы, — холодно сказала Эльвинг. — Он был ближе к себе настоящему, чем за многие годы перед тем.

— Другого объяснения не может быть.