Звезда надежды

«Дражайший родитель!

Вот уже почти три года, как не имею я об Вас никаких известий. Много писал писем, но не получал на оные ни одного ответа. Конечно, болезнь или какое-нибудь другое злосчастное обстоятельство, думал я, Вам то воспрещает; старался осведомиться об Вас; был у генерала Сергеева, который принял меня как родного сына и успокоил в рассуждении Вас… Но нужда снова меня принудила взяться за перо…

Отечество наше потерпело от врага вселенной, нуждалось в воинах, кои и были собраны. Из нашего корпуса были нынешний год три выпуска, в кои выбыло кадет до 200; да ныне выходит человек 160…

Мои лета и некоторый успех в науках дают мне право требовать чин офицера артиллерии, чин, пленяющий молодых людей до безумия, и который мне также лестен, но ни чем другим, как только тем, что буду иметь я счастие приобщиться к числу защитников своего отечества…

Почему, любезный родитель, прошу Вашего родительского благословения, так и денег, нужных для обмундировки. Вам небезызвестно, что ужасная ныне дороговизна на все вообще вещи, почему нужны и деньги, сообразные нынешним обстоятельствам… По крайней мере тысячи полторы; да с собою взять рублей до пятисот, а не то придется ехать ни с чем.

Надеюсь, что виновник бытия моего не заставит долго дожидаться ответа и пришлет нужные мне деньги…

В заключение, поздравляя Вас с наступающим Новым годом и желая Вам всяких благ, остаюсь покорнейшим Вашим сыном

К. Рылеев».

Рылеев очень надеялся на силу своего красноречия, но ответ — на этот раз скорый — пришел совсем не такой, какого он ожидал.

С огорчением читал он отцовский ответ. Мало того, что отец не понял его, он обвинил сына в притворстве и корыстолюбии.

«Ах, любезный сын! — писал Федор Андреевич. — Сколь утешительно читать от сердца написанное… Напротив того, человек делает сам себя почти отвратительным, когда говорит о сердце и обнаруживает при том, что оно наполнено чужими умозаключениями, натянутыми и несвязными выражениями, и, что всего гнуснее, то для того и повторяет о сердечных чувствованиях часто, что сердце его занято одними деньгами… Но надобны ли они ему действительно или можно и без них обойтиться?

И ежели я твой родитель, то должен ты из сыновнего уважения, вступая в новое для тебя поприще, не размышляя ни о чем другом, прежде всего броситься в отцовские объятия и верить благонадежно тому, что он с лучшею противу всякого другого благодетеля твоего горячностию приимет, обнимет и благословит по возможности!

Да и приятнее ему будет видеть тебя, вместо двух дорогостоящих, в одном и от казны даемом мундире, и буде ты приедешь теми деньгами, которые на проезд тоже казна жалует… И довлеет ли тебе только одному не пользоваться толикими щедротами от общего нашего отца!..»

Рылеев понял, что его мечте о своем мундире не суждено сбыться…

Матушка тоже была расстроена. Она все-таки надеялась, несмотря на все прежнее, что на этот-то раз Федор Андреевич изменит своему обыкновению и скупости и снабдит сына необходимой суммой, ведь так давно они ни с чем не обращались к нему…

— Ладно, маменька, не печальтесь, — утешал ее Рылеев, — нынче во всем выпуске ни у кого своих мундиров нет, и я обойдусь казенным. К отцу, конечно, придется заехать, поклониться. А на деньги его я не льщусь…

Матушка все же, собрав крохи, к отъезду сына купила шарф получше, белья теплого. Долго прикидывала, кого бы послать с сыном для услуг: рылеевских крепостных отец давно продал, из Батова, когда там всего-навсего восемнадцать работников, никого не возьмешь. В конце концов Настасья Матвеевна остановилась на дворовом Федоре Павлове.