Звезда надежды

— Вот если взять и спародировать песенку Юрия Александровича Нелединского-Мелецкого «Ох, тошно мне на чужой стороне…»:

Ах, тошно мнеИ в родной стороне…

Это говорит мужик-крепостной.

— А дальше, пожалуй, так, — подхватил Бестужев и закончил строфу:

Всё в неволе,В тяжкой доле,Видно, век вековать.

Бестужев легко импровизировал стихами, он был привычен к этой старинной забаве гостиных, Рылеев же не умел импровизировать, даже альбомный мадригал требовал черновика. Но сейчас роли как будто даже переменились: у Рылеева сразу рождались целые строфы:

— Долго ль русский народБудет рухлядью господ,         И людями,         Как скотами,Долго ль будут торговать?…А уж правды нигдеНе ищи, мужик, в суде,

        Без синюхи        Судьи глухи,Без вины ты виноват.

Бестужев развивал тему:

— Чтоб в палату дойти,Прежде сторожу плати,        За бумагу,        За отвагу,Ты за всё, про всё давай!

Рылеев заканчивал:

— Там же каждая душаПокривится из гроша:        Заседатель,        ПредседательЗаодно с секретарем.

Бестужев начал о военных поселениях:

— Чтобы нас наказать,Господь вздумал ниспослать         Поселенье         В разоренье,Православным на беду.Уж так худо на Руси,Что и боже упаси!        Всех затеев        АракчеевИ всему тому виной.

Рылеев заключил:

— Он царя подстрекнет,Царь указ подмахнет.        Ему шутка,        А нам жутко,Тошно так, что ой, ой, ой!

— А ведь неплохо получилось, — сказал Бестужев. Рылеев бросился к столу:

— Надо записать, забудем.

— Пиши, — и Бестужев заговорил снова:

— Ах, тошно мнеИ в родной стороне…

Песня была записана. Бестужев ушел, но минут через десять вернулся.

— Еще один куплет! — объявил он с порога.

— А до бога высоко,До царя далеко,         Да мы сами         Ведь с усами,Так мотай себе на ус.

— Так мотай себе на ус! — повторил Рылеев. — Молодец, Саша!

3

Для Рылеева началась новая, деятельная жизнь. Совещания общества шли одно за другим: у Митькова, у Пущина, у Тургенева. Конституция Никиты Муравьева вызывала ожесточенные споры; конституционная монархия не устраивала своей половинчатостью, к тому же некоторые считали, что нечего заниматься сочинением проектов будущего государства, надо все силы направить на то, чтобы свергнуть самодержавие.

Рылеев сблизился с братьями Бестужева: старшим, Николаем, морским офицером, рассудительным, спокойным, обладавшим глубокими познаниями в точных науках и истории, средним, Михаилом, поручиком Московского полка. Николая Рылеев принял в тайное общество.

Считая Греча причастным к тайному обществу, Рылеев ошибался, а вскоре уверился и в том, что «вольнодумство» Греча — лишь бравада и мода, и, как только острословить стало опасно, тот поспешил стать благонамереннейшим обывателем.

Однажды днем, когда Рылеев надеялся найти Греча одного, он зашел к нему.

— Рад вас видеть, любезный Кондратий Федорович!

Дела у Греча шли хорошо. Доходы от изданий увеличивались; с цензурой он ладил, и от спокойной жизни под кремовым жилетом с недешевой золотой пуговицей заметно округлилось брюшко. Во время бесед с короткими приятелями, когда можно было расстегнуть сюртук и развалиться, Греч машинально долго и ласково оглаживал брюшко и пуговицу.

Рылеев начал разговор издалека: обычный — в меру интересный для собеседников, в меру скучный — о цензуре, журнале, предстоящем заседании любителей русской словесности.

Неожиданно Рылеев сказал:

— Удивительно, как иногда можно очутиться в неловком положении, не зная, как поступить.

— Точно, — подхватил Греч, — мало ли что бывает.

— А что, по-вашему, было бы вам решить затруднительнее всего?

Греч перестал поглаживать себя по брюшку и закатил глаза вверх.

— Всего неприятнее для меня было бы, — протяжно проговорил он, — если бы вдруг мне следовало завтра заплатить три тысячи рублей, взятых под честное слово, а у меня в это время д’аржан — ни копейки!

Рылеев поморщился:

— Это пустяки, есть случаи гораздо труднее.

— А какие, например?

— Вот, например, если бы вам открыли… — Рылеев пристально взглянул в глаза Гречу, и тот, не имея силы отвести глаза в сторону, сморгнул. — Если бы вам открыли, что существует заговор против правительства, и пригласили бы в него вступить? А? Что бы вы сделали?

— Это решить нетрудно, — с неестественным натужным смешком ответил Греч. — Я поступил бы с таким приятелем, как советовал граф Ростопчин поступить с французским шпионом: за хохол да на съезжую!