Звезда Парижа

Жизнь превращалась в сплошную бесконечную круговерть, в которой смешивались ночь и день. Просыпаясь поздно утром, она точно знала, что намечено на вечер, и подобное расписание было составлено на месяц вперед. Недолгие часы уединения, которые она выкраивала, приходилось использовать для сна — без этого она не могла бы всегда хорошо выглядеть, — и для того, чтобы без конца лелеять и совершенствовать свое тело. В прихожую мадемуазель Эрио стекались торговцы со всего Парижа: несли новые духи, кремы, краски, мази, эликсиры, драгоценности. Она выбирала очень тщательно и торговалась за каждую тысячу франков… На раздумья над своим существованием у нее не оставалось времени, и этот бешеный круговорот спасал Адель от горьких мыслей, ибо жизнь ее оставалась бесцельной, пустой и одинокой.

Лишь один раз она очнулась, немного призадумалась, и это случилось, когда Тюфякин за завтраком, отложив в сторону утреннюю газету, проговорил:

— Какой ужас. Не могу представить… Дорогая Адель, господин де Пажоль — это тот самый, что бывал у нас?

— Да, — ответила она довольно равнодушно.

— Такой молодой человек! Он, кажется, был влюблен в вас?

— Да, был. И ужасно надоедал мне. Не люблю столь восторженных юношей.

— Представьте, — сказал Тюфякин задумчиво, — он, оказывается, ограбил своего родственника, попал в тюрьму, а позавчера, за день до суда, покончил с собой.

Журналисты пишут, что он не желая навлечь позор на имя де Пажолей. Ах, Боже мой, вот уж действительно грустная история.

Адель какое-то мгновение молча смотрела на князя, ничего не понимая, потом медленно развернула газету и сама прочла заметку. Тюфякин не ошибся. Сообщали о самоубийстве молодого драгуна.

Она долго думала об этом случае. Никому не подавая виду, Адель была ошеломлена этой гибелью очень сильно. Во-первых, окружающие люди, включая Альфреда, казались ей по привычке такими мелкими, что она и мысли не допускала, что кто-то из них обладает мужеством, необходимым для такого шага. Во-вторых, она с досадой ощущала, что к этой грустной истории причастна и она сама. Многие бы имели право сказать, что именно из-за нее эта трагедия и разыгралась.

Адель долго сидела у окна, опустив голову, потом подумала, выпрямляясь: «Да, я вела себя бесчеловечно, и это надо признать. Я была недоброй». Но, с другой стороны, что это значит — доброта? Что такое быть доброй? Всё прощать? Не делать другим зла? Но ведь зла Альфреду она не делала. Она вела себя с ним совершенно так же, как и с другими. Она не виновата в том, что он не нашел для себя выхода.

Вот она, Адель, такой выход нашла. Кто был добр с ней? Никто.

Она вообще не знала добрых людей, кроме, пожалуй, Фердинанда. Эдуард, которого Адель любила больше собственной жизни, даже больше денег, вовсе не был добр. Он даже не искал ее, когда она сбежала, а просто поехал куда-то на воды, к своей дорогой матери. Никто, никто на свете не проявляет доброты, почему же она должна быть иной?

Как всегда, при мысли об Эдуарде де Монтрее, у нее зашлось сердце. Альфред де Пажоль стал ненужным, блеклым, далеким, ничего не стоящим… Адель сделалось больно и душно. Не в силах сидеть, она поднялась, заметалась по комнате, ощущая, как волнами захлестывает ее злость. Никогда, ни на минуту ее не покидало чувство несправедливости того, как с ней поступили. Почему Эдуард так отнесся к ней? Чем Адель хуже Мари д'Альбон? Конечно, может быть, сейчас она действительно хуже, она стала шлюхой, но тогда, полтора года назад, она была такая же! Его влекло к ее чистоте, как мотылька к пламени. Она отдалась ему так беззаветно, доверчиво и сердечно. Вспоминая об этом, Адель усмехнулась: ее жертва нисколько не была оценена. Теперь Эдуарду встретилась Мари, чистая и невинная, но, поскольку она девушка благородная, спать с ней просто так, без венчания, нельзя, а с Адель было можно. Мари нельзя обманывать, а Адель можно. За Мари нельзя заплатить, а за Адель было можно! И поэтому на Мари нужно жениться, а Адель можно выбросить, потому как она уже использована…

— Никогда, — прошептала Адель. — Никогда я с этим не соглашусь.

Она не могла согласиться с тем, что была хуже Мари лишь потому, что родилась незаконнорожденной и матерью ее была куртизанка. Ее снова охватила жгучая ненависть по отношению к Эдуарду, Мари и всем д'Альбонам. Ненависть необъяснимая, животная. «Я не я буду, — мелькнула у Адель мысль, — если не учиню им что-нибудь эдакое».

Надо было досадить д'Альбонам, и не мелким комариным вкусом, а как можно сильнее. Единственной ниточкой был Морис. Жалости к нему Адель не испытывала. Слепой инстинкт подсказывал ей, что капитан д'Альбон сам даст ей в руки оружие. В том, что Морис вернется, Адель не сомневалась. Надо было только подождать.

7

Морис с тех пор, как он ушел от Адель, подарив ей двадцать пять тысяч франков, не мог отделаться от ощущения, что ввязался во что-то грязное, мерзкое, порочное и вместе с тем… низменно-притягательное и чувственно-возбуждающее. В его душе произошел такой перелом, что Морису удивительно было, как это ни мать, ни Катрин не замечают этого.