Звезда печального счастья

Проделав над ней весь обряд пострижения в послушники, он отвел ее в ризницу и подал платье сына-семинариста, старенькую темную ряску и такую же шапочку, а на ноги велел надеть его старые башмаки.

Сунул в руки котомку, куда собрал небольшой припас провизии, и сказал:

— Здесь, в женском монастыре, тебя сыщут скоро, а иди-ка ты в Бельмошский мужской монастырь да скажи, что прислал отец Паисий, коль скоро совершил над тобой обряд пострижения в послушники…

Она когда-то бывала в Бельмошском монастыре, знала туда дорогу: что-то около семидесяти верст. Поцеловав руку отца Паисия, она тихонько вышла за дверь церкви и пустилась в путь.

Странно, что она не боялась идти ночью одна. Путь предстоял неблизкий, но она твердо решилась проделать его. Громко залаяли собаки, когда она шла мимо покосившихся крестьянских изб с замшелыми соломенными крышами, испуганно ухнула где-то в лесу сова. Наталья перекрестилась большим охранным крестом, прочитала коротенькую молитву: святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!

Собаки вскоре утихли, лишь кое-где раздавалось слабое тявканье, но когда она вышла на большую дорогу и вступила в лес, то и вовсе успокоилась. Что может быть страшного в лесу, который она хорошо знала, кто мог встретиться ей по дороге в этот глухой час ночи? Ни медведей, ни волков она и сроду не боялась, а зайцы попрятались, лисы едва шелестели травой, охотясь на мышей, и Наташа бодро шагала по прохладной от ночной росы дороге, окруженная темными стенами леса.

Скоро взошла луна, идти стало светлее, и она шагала и шагала, опираясь на толстую палку, которую подобрала где-то по дороге. Но вдруг почувствовала, что пятки ее горят. Надетые на толстые бумажные чулки башмаки семинариста оказались ей немного тесны, и жесткая кожа задников натирала пятки. Когда идти стало уже совсем невмоготу, она присела на камень у дороги, стащила башмаки и чулки, повесила на палку и вскинула ее на плечо. Так ходят все деревенские, берегут обувку.

Теплая пыль дороги словно бы успокаивала натертые пятки, и она все более бодро и быстро шагала, оступаясь в колдобинах и цепляясь за выступавшие корни деревьев.

Луна высветляла ей путь, заливая все вокруг мертвенным хрустальным цветом, дорогу было хорошо видно, и Наташа, читая молитвы и поражаясь сама легкости, с которой шагала по дороге, отмахала далеко от Давыдова до рассвета.

Скоро все вокруг посерело, легонький туманец начал подниматься от полей, луна зашла за горизонт, а серый воздух все светлел и светлел. Занялась над горизонтом розовая заря, Наташа подивилась ее нежной розоватости, потом краешек солнца показался прямо над дорогой, в просвете двух темных стен.

И сразу занялся птичий хор — трещали сороки, каркали вороны, заливались трясогузки, шум крыльев и шелест слились в стройный многоголосый хор.

Она прошла еще с версту, остановилась у красивого куста рябины, уже отошедшей беленьким мелким цветом, пристроила котомку с едой под голову, запахнула потуже рясу и надвинула черную скуфейку на самые глаза. Заснула сразу, как только щека ее коснулась грубой ткани котомки.

Ее разбудили пчелы, жужжавшие и трудившиеся над неяркими лесными цветами. Она добрела до ручейка с темной коричневой водой, плеснула в лицо холодной чистой влагой и снова зашагала по дороге.

Солнце стояло высоко над головой, когда она уселась под громадную, в три обхвата сосну и, глядя в синеющее сквозь ветви небо, принялась за скудный завтрак. Кусок хлеба да крошка творога — все, что нашлось в котомке, она съела с невиданным наслаждением и снова отправилась в путь.

Ей повстречался старик, ехавший на старой черной телеге, запряженной ленивой худущей клячей, везущей груду хвороста. Она попросилась подвезти, и старик, не говоря ни слова, выпростал ей место возле сухих веток. Она болтала босыми ногами, подпрыгивая и переваливаясь с боку на бок в такт всем движениям старой расхлестанной телеги, и поднялась, едва завидев деревню. Поклонившись старику, она снова зашагала по избитой наезженной колее дороги, упрямо стараясь не обращать внимания на гудевшие ноги и разбитые в кровь пальцы…

Вторую ночь она почти всю проспала, пристроившись на меже ржаного поля, а едой ей послужили незрелые еще колосья ржи. Она жевала их, и прохладное молочко еще совсем не налившейся ржи приятно согревало ее язык.

К Бельмошскому монастырю она подошла на самой заре третьего дня пути.

Расположенный в стороне от больших дорог, устроенный в глухом лесу, монастырь был невелик, весь сделан из дерева, только ажурные узоры деревянных досок украшали оконницы небольших окон да тесовым забором забранная ограда скрывала большую и ухоженную руками монахов внутренность.

Наташа подошла к резной калитке, врезанной в тяжелые, старинной работы ворота, стукнула кольцом калитки в железную врезку. Калитка открылась не тотчас. Наташа стучала и стучала кольцом, а калитка все так же немо смотрела на нее.

Наконец открылось небольшой круглое окошечко, и негромкий старческий голос спросил:

— Кто?