Звезда смерти

— Я не намерен превратиться в летучую мышь и улететь. Я всего лишь бедный доктор. Доктор, который дал втянуть себя в нечистое дело, — не было причины, думал он, демонстрировать свое ничтожество и отчаяние, крича на этого несчастного ребенка. Бог знает, что там у нее было с этим «вторым Я» — Форс признал, что этот проклятый Джейсон был средоточием всех нежелательных качеств, с которыми он боролся всю жизнь. Усилием воли он не дал себе сбросить вновь ее руку с плеча.

— Джейсон, не… исчезайте! Подумайте! Попробуйте удержаться!

Джей обхватил голову руками. В тусклом свете жилища она, очевидно не заметила перемены, происшедшей с ним и считает, что разговаривает с Джейсоном. Она не выглядит слишком сообразительной.

— Подумайте о завтрашнем дне, Джейсон. Что вы им скажете? подумайте о своих родителях…

Джей Элисон подумал о том, что они скажут, когда обнаружат в нем чужого. Он чувствовал себя чужим. Хотя он должен придти в этот дом и говорить — он отчаянно копался в памяти в поисках хотя бы осколков языка Следопытов. Будучи ребенком он говорил на нем. Он должен вспомнить, чтобы говорить с женщиной, которая была ему доброй матерью. Он попытался изобразить на губах непривычные артикуляционные формы…

Джей вновь закрыл лицо ладонями. Джейсон был той его частью, которая помнила Следопытов. Вот что ему надо помнить: Джейсон не чужой ему, не захватчик тела. Джейсон, утраченная его часть и необходимая. Если бы был только один способ вернуть память Джейсона, его сноровку, не утратив при этом себя… Он сказал девушке:

— Дайте подумать. Дайте…

Неожиданно для него самого голос сорвался вдруг на чужой язык.

— Оставьте меня одного.

«Быть может, — подумал Джей, — я могу остаться собой, если смогу припомнить остальное. Доктор Форс сказал Джейсону, что он может помнить о Следопытах без любви, но и без неприязни.»

Джей поискал в памяти и не нашел ничего, кроме привычного расстройства. Годы, проведенные на чужой земле, вдали от человеческого жилища, одиночество и тоска. «Отец меня покинул. Он упал с самолета и я никогда больше его не видел. И я ненавижу его за то, что он покинул меня…»

Но отец не покинул его. Он разбил самолет, пытаясь спасти их обоих. Ничьей вины тут нет…

«Кроме отца. Потому, что он пытался перелететь через Хеллеры, где никто из людей…»

Он не принадлежит этому миру. Хотя Следопыты, о которых он думал ненамного лучше, чем о диких зверях, приняли чужого ребенка в свой город, в свои дома, в свои сердца. Они любили его. А он…

— И я любил их. — Я обнаружил, что говорю почти вслух. Затем увидел, что Кила схватила меня за руку, изучающе глядя в лицо. Я потряс головой.

— В чем дело?

— Вы меня напугали, — сказала она дрожавшим голоском и я вдруг понял что случилось. Я затрясся от свирепой ненависти к доктору Элисону. Он не может сделать даже малой толики того, что могу сделать я, но все же исхитряется выползти из мозга. Как он, должно быть, меня ненавидит! Но будь я проклят, если хотя бы наполовину так, как я его! Он чуть ли не до смерти запугал Килу!

Она стояла на коленях, совсем рядом и я понял, что есть только один способ разогнать холод, который оставила после себя эта мороженная рыба, заставив его опять провалиться в тартарары. Это человек, который ненавидит все, что не является миром холода и в котором он решил провести свою жизнь. Лицо Килы было поднято, оно было нежное, настойчивое, молящее… Внезапно я потянулся к ней, прижал ее к себе и силой поцеловал.

— Мог это сделать призрак? — спросил я.

Она прошептала:

— О, нет, — и ее руки сомкнулись на моей шее. И я повалился на сладко пахнувший мох, устилавший пол. Я чувствовал, как тает моя вторая половина, растворяется и исчезает.

Регис был прав — тут был только один путь.

Старый был вовсе не стар — титул являлся исключительно церемониальным. Он был молод (не старше меня), но обладал достоинством и величавостью, и тем же странным неуловимым качеством, которое я заметил в Хастуре. Было что-то, как мне показалось, что утратила Терранская Империя, когда перебиралась со звезды на звезду — чувство собственного положения, достоинство, которое никогда не требовало выражения, потому что никогда не покидало тебя.

Как у всех Следопытов, у него было лицо без подбородка и уши без мочек, тело с густой шерстью, которое выглядело слегка нечеловеческим. Он говорил очень тихим голосом (все Следопыты обладают утонченным слухом) и я должен был напрягать слух и помнить о том, что следует сдерживать голос.

Он протянул мне руку, я склонил над ней голову и прошептал:

— Выражаю тебе покорность, Старый.

— Не будем об этом, — пробормотал он тихим щебечущим голосом. — Садись, сынок. Мы рады тебе, но чувствуем, что ты сомневаешься в нашем доверии к тебе. Мы отпустили тебя к твоему народу, потому что чувствовали, что с ними ты будешь счастливее. Неужели мы были недобры к тебе, что спустя столько лет ты вернулся к нам с вооруженными людьми?

Порицание в его глазах было несомненным и я сказал беспомощно: