Звезда Тухачевского

Теперь ему припомнились все другие варианты наступления, которые он в свое время отверг. Был вариант, заключавшийся в том, чтобы в ходе наступления остановиться на этнографической польской границе. Остановиться, чтобы организовать свои тылы, исправить связь, достроить железные дороги, влить в части пополнения, которые уже находились в эшелонах и следовали за наступавшими войсками, и уж только после этого начать новое наступление. Вариант был, несомненно, очень соблазнительным, но он входил в противоречие со сложившейся обстановкой. Нельзя было приостанавливать преследование вконец деморализованных отступлением польских войск, которые, даже по свидетельству французских и польских офицеров, потеряли всякую боевую устойчивость. Польские тылы кишели дезертирами. Никакой надежды на спасение не оставалось. Поляки бежали, не выдерживая ни малейшего серьезного боя. И эта паника царила не только в войсковых частях, но и в среде высшего командного состава польской армии. И в этот момент остановиться? Это было бы названо ясно и коротко: предательство.

Все эти мысли вновь пришли в голову Тухачевскому именно сейчас, когда красные войска уже могло спасти только чудо.

А казалось, победа была так близка, только протяни руку! К исходу 13 августа войска Западного фронта вышли на рубеж рек Вкра и Висла. Четвертая армия обошла оголенный фланг поляков и вышла к ней в тыл. Северный участок польского фронта был на грани полного разгрома. Но на следующий день произошло то, чего Тухачевский не ожидал: польская кавалерийская дивизия прорвала фронт между Четвертой и Пятнадцатой армиями и ворвалась в город Цеханув. Связь Четвертой армии со штабом фронта была прервана, и потому командарм-4 очертя голову продолжал наступать, все более отрываясь от главных сил фронта, а выдвинутый вперед конный корпус Гая ушел за Вислу.

В тот же день польские войска на варшавском направлении перешли в контрнаступление, с тем чтобы нанести удар во фланг и тыл красных, которые были уже вблизи Варшавы. Был прорван и ослабевший фронт Мозырской группировки, в результате чего поляки отрезали пути отхода Четвертой армии красных. Армии пришлось отойти в Восточную Пруссию, где она была интернирована. Пришлось отступать также Пятнадцатой и Третьей армиям.

Это было не отступление, а настоящее бегство. Бежали, бросая все — раненых, оружие, снаряжение, обозы, технику. К 25 августа войска Западного фронта были оттеснены на рубеж Липск, Свислочь, пятнадцать километров восточнее Брест-Литовска и далее на Западный Буг. Поражение! Полное поражение! Нет, не просто поражение — катастрофа!

Тухачевский вместе со штабом фронта устремился в Смоленск.

…Он заперся в своем кабинете и приказал адъютанту никого не впускать.

Тяжкое поражение, настигшее его первый раз в жизни и первый раз за всю гражданскую войну, было равносильно смерти. Честолюбивые, жаждущие славы люди, подобные ему и, казалось бы, несокрушимые, при столь неожиданных поражениях становятся слабыми, как маленькие дети.

Тухачевский сидел закрыв глаза, обхватив горящее лицо руками. Он не просто страдал и казнил себя — он был в том состоянии отчаяния и безысходности, в каком, наверное, могли бы оказаться люди, вдруг узнавшие о конце света.

«Зачем, зачем ты пошел по военной стезе?! — едва не выкрикнул он, как кричит человек, когда его вздергивают на дыбу. — Зачем, пройдя сквозь смерть, сквозь муки на пути к славе, ты оказался у позорного столба, и никогда отныне тебе не подняться, отныне и навеки твое имя свяжут с катастрофическим поражением, и вместо того, чтобы славить, как славят победителей, тебя зачислят в разряд тех, кто бежал с поля боя!» Он попытался найти для себя оправдательные мотивы, чтобы хоть чуточку успокоить больную совесть, но ничего, абсолютно ничего не говорило в его оправдание. То-то потешатся недруги и открытые враги! То-то будут ликовать и издеваться над ним! А то еще и объявят предателем, который сорвал столь желанные планы мировой революции. Победы забываются, поражения — никогда!

И лишь одна мысль на короткое время вывела его из этого мучительного оцепенения и самобичевания: «А ведь Наполеон, покорив Москву, позорно бежал из России, бросив на произвол судьбы свое войско!» Это было единственным слабым утешением.

«Ватерлоо! — огненным росчерком блеснуло в голове. — Варшава — это твое Ватерлоо!»

Но мрачные мысли не оставляли его. Он вдруг взглянул на лежавший перед ним пистолет как на свое спасение, как на избавление от убийственных мук, как на возможный выход из того ада, в который его завлекла судьба. А может быть, сам Всевышний?

Его крепкая рука, внезапно ставшая бессильной и дрожащей, потянулась к пистолету, и вот уже ладонь коснулась рукоятки…

И в этот момент послышался стук в дверь. Тухачевский не ответил. Пошли они все к дьяволу! Сейчас он возненавидел весь белый свет, все человечество. Ничего, ровным счетом ничего не нужно ему от этой ставшей постылой и никчемной жизни!

— Товарищ комфронтом, вам телеграмма. — Тухачевский едва распознал голос адъютанта.

Тухачевский молчал, словно напрочь оглох.