Звезда Тухачевского

Гражданская война давно завершилась, но эхо ее и в мирные дни гулко отдавалось в сердцах и душах людей, в особенности же в сердцах и душах военачальников. Она, эта война, проложила глубокий водораздел между их отдельными группами, как и следовало предполагать, по разным признакам: на объединение одних и на разделение других работали и неутихающая с годами зависть к чужому полководческому успеху; и коренное различие в оценках тех или иных сражений; и различие в возрасте, когда молодые предпочитают жить своим умом и скептически относятся к опыту своих предшественников, горя желанием свергать устоявшиеся авторитеты; и недоброжелательность к тем, кто, обгоняя других, особенно на крутых поворотах, вырывался вперед, получая более высокие звания и должности, что, по мнению и твердому убеждению военачальников противоположного лагеря, не было заслужено честным ратным трудом, но являлось прямым результатом протекций и покровительства со стороны сильных мира сего. Борьба между такими различными, непримиримыми группами велась то почти неприметно, как бы подпольно, исподволь, «под ковром», то взрывалась шумными разоблачениями и обвинениями под видом дискуссий по стратегическим и тактическим проблемам, что еще более накаляло атмосферу. Как и всегда в любых составных частях человеческого общества, говоря языком бессмертного грибоедовского сочинения, злые языки были страшнее пистолета.

После разрыва с Вересовым Тухачевский еще крепче, чем прежде, сдружился с Витовтом Путной. Еще бы не сдружиться! 27-я дивизия, которой командовал Путна, была прочной опорой Тухачевского и на Восточном и на Западном фронте, да и характер Путны импонировал командарму: до щепетильности исполнительный, сдержанный в разговорах, он порой взрывался эмоциями, особенно когда дело доходило до воспоминаний или же когда тот или иной разговор уже в зародыше таил в себе горячую дискуссию.

— Такой дивизии у меня уже никогда не будет! — горестно восклицал Путна, когда они вспоминали о гражданской войне. — Невельцы — отчаянные смельчаки; оршанцы — спокойные до умопомрачения в самом кровавом бою; минчане — ураган в наступлении и сгусток нервов при отходе; тверичи — холодные, но зато стойкие — не сдвинешь; петроградцы — буря и натиск; брянцы — завидная лихость!

— Ты, кажется, слишком идеализируешь свою дивизию, — стремясь подзадорить друга, усмехался Тухачевский. — Вроде у тебя не было ни поражений, ни слабых, а то и вовсе никудышных полков!

— Ты меня не заведешь, и не старайся! — воскликнул Путна, чувствуя, однако, что не может не завестись. — Конечно, порой случался и угар паники. Но сколько было сокрушительных атак! А какую отвагу показывали коммунисты! Мы их называли «пролетарско-партийными дрожжами». И ты не можешь оспорить того факта, что за годы борьбы у нас сложились и вычеканились своеобразные типы революционных бойцов и командиров. Они достойны того, чтобы сопоставить их с именами известнейших офицеров Великой французской революции! Такими, как Журдан, сменивший прилавок мелочной лавки на маршальский жезл, как Клебер, сын каменщика, не признававший свиста пуль над огромной косматой головой! Такими, как Гош, Дезе, Марсо…

— Неисправимый романтик! А я всегда считал тебя сухим прагматиком. Когда ты успел переродиться?

— Будто ты не романтик? Революции погибают, если они не овеяны духом романтизма! Тогда их просто называют смертоубийством.

— Да, есть что вспомнить, — задумался Тухачевский. — Как я был счастлив, когда твоя дивизия прибыла ко мне на Западный фронт!

— Да, это был переходец почти через всю страну! — загорелся Путна. — Девяносто шесть эшелонов моей дивизии мчались, делая по семьсот верст в сутки, тебе на подмогу. Пять тысяч километров! Красные ленты над каждым вагоном: «Даешь Варшаву!» И знаешь, — Путна лукаво улыбнулся, — невозможно было сохранить военную тайну — о том, что 27-я едет «на поляков», знала вся Сибирь. А кроме дивизии я привез еще три сотни добровольцев — патриотов своих частей, которые прежде отстали от нас из-за ранений и болезней. Когда я в Смоленске доложил о том, что прибыло больше бойцов, чем отправлялось, — не поверили! А как сомневались в боеспособности моих частей! Говорили: «Поляки — противник поосновательней колчаковцев». Реввоенсовет настаивал на том, чтобы моя дивизия перед боями была отведена на двухмесячный отдых. Представляешь?

— Ты рассказываешь об этом, будто я и не бывал на Западном фронте! — рассмеялся Тухачевский. — Я же как раз и приказал отозвать из твоей дивизии всяческие инспекции, которые беспрестанно внушали тебе и твоим подчиненным, что здесь вы должны забыть свои якобы легкие победы на востоке и помнить о том, что уровень военной подготовки и культуры польских офицеров очень высок и что польские части и соединения обладают большой маневренной способностью.