Вечеринка была что надо.
Зал сверкал сотнями лампочек, вышколенные официанты таскали шампанское на сверкающих подносах, а вокруг, словно муравьи, сновали знаменитости. Еще пару месяцев назад Марина отдала бы многое, чтобы просто попасть сюда, пусть незваной гостьей, вроде лжегенерала Папагатто из старого фильма, умудрявшегося под шумок таскать со столов деликатесы и прятать их в рукава.
Сегодня она улыбалась фальшивой стеклянной улыбкой и мечтала сбежать, прежде чем ее прилюдно стошнит…
Несмотря на то, что они прибыли всего полчаса назад, Залевский был изрядно пьян. Он где-то пропадал два дня, на звонки не отвечал, а войдя в дом, многозначительно посмотрел на ее живот и сурово спросил:– Готово дело?
Она кивнула, и тогда красавец-киногерой расплылся в благодушной улыбке. Вспомнив муниципальную больничку, толстую врачиху, которая обозвала ее шалавой, укол в вену и странную, ноющую боль внутри, Марина почувствовала, что она ненавидит этого бесконечно чужого мужчину, с которым жила под одной крышей.
Врач смотрела на нее с презрением.
Марина подумала, что это, наверное, профессиональное. Мамина подруга, врач-гинеколог, тоже презирала всех, кто решался на аборт. Отходя от наркоза, Марина смотрела в потолок, ослепительно белый, как будто светившийся, и думала: когда-нибудь у меня будут дети…
Она так долго вынашивала в себе саму идею материнства, что почти поверила в счастливую семью с Алексеем. Дома, когда она еще ощущала остаточный эффект наркоза, Марина с удивлением поняла, что ее волнует отнюдь не факт убийства ребенка. Ей мерещился презрительный взгляд докторов, а еще крах мечты, которую она так старательно строила кирпичик за кирпичиком. Под вечер заявился Залевский, узнал про аборт и, повеселев, потащил ее на прием.
Марина долго думала, рассказать ему о нападении маньяка или нет, но потом решила, что не стоит.
Теперь она долго высматривала из окна потенциальных обидчиков, а выходя из дома, всегда была готова юркнуть назад, за спасительную дверь. Но мужчина с раскосыми глазами не появился.