Звезда запада

Уходит корабль погребальным костром

От берегов

Рефрен повторяя, волна за бортом

Поет — вечный скальд —

О грозной судьбе, что не минет

Ни нас, ни богов.

О мерном прибое, где сгинет

Гранит этих скал.

На запад ветрило спешит, вслед за днём,

Будто душа.

И падают искры горячим дождём

На чёрную зыбь.

А пламя пожара не сменит

Скользящий свой шаг

По водам, глубоким как время.

И память не смыть.

И стрелы, горящие стрелы вдогон

Наших долгов.

И мир уплывает в грядущий огонь

К концу тающих лет.

Поют его крепкие весла

В руках у богов,

И, что бы там ни было после,

В волнах наш след.

А Семенов

Глава 1

ОТЕЦ ЦЕЛЕСТИН

О том, что в Вадхейм пришёл новый, 851 год по Рождеству Христову, во всём поселении знали только трое.

Один из этих троих — отец Целестин (или, как его называли норманны, коверкая красивое латинское имя на свой варварский лад, Селесинн) пьянствовал в одиночестве, развалившись в застеленном мехами резном кресле. Само кресло было отобрано года четыре назад дружиной Торина у франков вкупе со множеством иных ценностей, оказавшихся на франкском судне. Как этот корабль занесло к берегам Норвегии — осталось тайной для отца Целестина, ибо после знакомства с мечами Ториновых удальцов ни единый из пяти десятков франков уже не мог ничего рассказать… Не защитило их и знамя империи Карла Великого. Каролингов страшилась вся Европа — даны, германцы, западные словины, но только не светловолосые варвары-норманны, коим, казалось, всё нипочём.

Ещё десять лет назад, будучи в Константинополе, отец Целестин удостоился внимания придворного летописца самого басилевса и, получив доступ к огромной дворцовой библиотеке, нашёл там список с хроник сирийца Захарии Ритора. По большей части в свитке излагались байки византийских купцов или путешественников, что описывали Захарии «заморские чудеса», но пергамент содержал и правдивые сведения о северных народах, в том числе о норманнах, наводивших ужас на весь цивилизованный мир. Монах с упоением читал захватывающие дух описания отчаянных налётов на Данию, Франкию, остров саксов… Да что там какие-то саксы! Норманны отваживались бросать вызов флоту халифата и даже Империи Византийской! Ну а после того, как на глаза попался захваченный константинопольскими пиратами (ах, простите, воинами императора…) свиток, повествующий о набеге викингов на Кордовский халифат в Иберии да разграблении Севильи («…в город вошли язычники ал-маджус, называемые ар-рус, и пленяли, и грабили, и жгли, и умертвляли…» ), отец Целестин проникся к норманнам невольным уважением. Это тебе не ожиревшие от безнаказанности тунисские разбойники, способные разве что мирные торговые корабли грабить, да и то используя преимущество числом премногое.

Не думал, не гадал тогда обычный проповедник из Рима, что вся оставшаяся его жизнь будет связана с этими… этими… ну да, конечно, варварами, язычниками, наказанием Божиим Европе, по которым сатана в аду плачет.

Отец Целестин, покряхтев, приподнялся, подвинул кресло поближе к огню, вытянул ноги и, расправив роскошное песцовое покрывало, коему позавидовал бы сам святейший Папа Римский, налил себе ещё вина и снова плюхнулся на сиденье. Дерево протестующе заскрипело, ибо не всякая лавка, стул или кресло могли выдержать громоздкие телеса святого отца. Монах хихикнул и отхлебнул терпкого мускатного напитка. Конунг Торин как-то заметил, что во всём Вадхейме (Иисусе! — «Во всём Вадхейме!» — он почитает эту деревню за центр Вселенной; эх, не бывал Торин в Риме…), так вот, во всём Вадхейме не сыскать мужчины, имеющего хоть половину толщины отца Целестина. Так пусть же он один толстеет за всех дружинников Вадхейма, вместе взятых! А потом ещё добавил, что ежели случится нужда потопить вражеский корабль — данов там каких-нибудь или саксов, — то самый верный к тому путь — сбросить им на палубу отца Целестина. Вмиг потонут. Разговор был в доме конунга, и все сидевшие за столом расхохотались. Монах же бровью не повёл, только взял с золочёного (итальянской, между прочим, работы) блюда кусок жирной оленины да челюстями заработал. Пускай себе смеются! Что бы вы без меня делали, олухи? А дородность суть свидетельство здоровья.