Звездно-полосатый контракт

– Когда я с ним познакомился, Пелиас был обыкновенным профессором истории, – вставил Колин. – Я посещал его лекции, и мы с ним подружились. Пелиас помогал мне в моих занятиях по истории Греции, а я, в свою очередь, помогал ему разобраться в американской истории. Думаю, не будет ошибкой, если вы скажете, что мы стали довольно близкими друзьями.

– И твоего закадычного приятеля избрали премьер-министром Греции, – добавил Куиллер, постучав по странице трубкой.

– Теперь он снова обыкновенный профессор истории, – добавил Макферрин. – Все меняется, вы это знаете лучше меня.

– Многое изменилось и для твоего друга Гринфилда, – вставил Куиллер, оторвавшись от досье и взглянув на Колина.

– С Дэном все в порядке?

Куиллер отрицательно покачал головой:

– Его больше нет, сынок. Мне искренне жаль.

– Это вы убили его?

– Я никого не убивал, – возразил Куиллер. – Просто поработали люди из РУМО.

– Они ведь ваши друзья, не так ли?

Куиллер снова покачал головой:

– Не совсем, Колин. Чуть что, они сразу хватаются за пистолет. Вероятно, потому, что для них все – в новинку. А для нашей «конторы» – это уже давно пройденный этап, может, поэтому мы так и устали… Однако мне действительно жаль Гриифилда. Знаю, вы были друзьями.

Куиллер помолчал, задумался, потом поиграл трубкой:

– Так или иначе, мой мальчик, в Греции сейчас очень неспокойно. Если произойдет правительственный переворот, позиция, занятая Демосфеном Пелиасом, может здорово повлиять на судьбу нового правительства. Он по-прежнему является самым популярным демократическим деятелем Греции, независимо от того, ушел ли он в отставку или нет. Надеюсь, ты следишь за ходом моих мыслей? Прошу тебя быть повнимательней. В общем и целом Пелиас относится к американцам отрицательно. Насколько нам известно, ты – единственный американец, к которому Пелиас когда-либо питал уважение. Поэтому именно ты… как бы лучше сказать… можешь благоприятно повлиять на него, помочь понять, что справедливости ради стоит дать новому правительству возможность показать себя, а самому на какое-то время воздержаться от публичных выступлений.

Куиллер сделал паузу и, вскинув брови, бросил на Макферрина пристальный взгляд:

– Ты понимаешь меня, мальчик?

– Я вас отлично понимаю, Фрэнк, не волнуйтесь. Но ведь вы все это говорите на тот случай, если в Греции что-то изменится.

– Разумеется, разумеется, – заверил его Куиллер, продолжая внимательно следить за реакцией Макферрина. – Тем не менее, как я уже сказал, в этой колыбели демократии явно наблюдаются

тревожные признаки недовольства.

– Хватит морочить мне голову, – не выдержал Колин. – Самодовольство Куиллера претило Макферрину. Он явно начинал терять над собою контроль. – Я могу с тем же успехом заявить, что и в нашей стране отмечаются признаки недовольства. Вы ведь знаете, что и мы сталкиваемся, например, с такими мелочами, когда кто-то хочет убрать президента и когда ближайший советник президента вдруг начинает страдать манией величия. К черту все это, Фрэнк! И я говорю так, поскольку одного из моих друзей уже нет в живых, а второй, того и гляди, окажется предателем. Так что у нас здесь тоже довольно неспокойно и хватает недовольства, на котором могут погреть себе руки всякие умники. Вы согласны со мной, Фрэнк?

Колин изучающе посмотрел на Куиллера и подумал, что зашел довольно далеко, слишком многое сболтнул. Макферрин был возмущен и одновременно удовлетворен, что мог высказаться, правда довольно мягко выразив то, что в просторечье звучало не иначе, как «вы – безмозглые кретины, вы – свихнувшиеся наполеоны, гитлеры, лжецы, обманщики и предатели».

Куиллер хихикнул, затем рассмеялся искренне и непринужденно. Он кивнул Дугласу:

– Слышал, Джон? – Куиллер пригладил свои коротко стриженные волосы, глаза весело поблескивали, выражая нескрываемое удовольствие. – Думаю, намек ты понял. Наш друг здесь считает, что мы… да, именно так… что мы сошли с ума.

Куиллер снова заулыбался, затем выражение его лица резко изменилось. Он посмотрел на Макферрина, и Колин почувствовал во взгляде неприкрытое презрение к себе.