Звездные ночи

— Вот и зажарь нам заячьего мяса! Быстро!

Бахлул вернулся к огню, в смятении начал хлопотать у котла: снова растопил масла, нарезал небольшими кусками зайчатину…

Ночь окутала дворец, темная, ветреная. По-прежнему хлестал дождь.

И вдруг забегали нукеры-охранники, громко выкрикивал кто-то: «Лекаря! Лекаря!» Бестолково засуетились, толкая друг друга, бакавулы. Шум нарастал, и у дверей в столовую собралась толпа. Тахир опрометью промчался из отдаленного «приюта уединения», вбежал в столовую.

Бабура рвало. Лицо его посинело. Он задыхался, метнулся было к дверям выйти наружу, но не сделал и двух шагов, зашатался. Подскочил Тахир, поддержал.

Появился лекарь Юсуфи.

— Расстелите курпачи на айване! — приказал он слугам.

— Нет… Во дворе! — прохрипел Бабур, и снова приступ рвоты согнул его пополам.

— Повелитель, на дворе дождь! Лучше на айване!

Поддерживаемого под мышки Бабура вывели на веранду, уложили на курпачу. Лекарь дал ему понюхать лекарство, «укрепляющее сердце», когда «человек много вина выпьет».

— Я не пил вина… Причина в еде! — сказал Бабур, встал и снова нагнулся над фарфоровым тазом, успев выкрикнуть: — Повара! Схватить!

В меньшей мере, чем Бабура, но и двоих его сотрапезников, отведавших той же кайлы, стало рвать.

Бахлула схватили не нукеры, а сами повара — пробовальщики пищи. Палачи быстро принудили его признаться во всем. Немедленно были посланы нукеры схватить Ахмеда, венценосную Байду, ее рабыню и служанок.

Бабур всю ночь находился в таком состоянии, что окружающие при каждом приступе рвоты, во время лихорадочной ломоты ждали смертельного исхода. Только один Юсуфи, лекарь, делал ему промывание желудка, пичкал разными лекарствами и без конца уверял при этом: «Все пройдет! Вылечим вас, повелитель».

Мир, казалось, ломался на какие-то смутные части. И с ним — будто сердце, и легкие, и желудок рвались наружу. В глазах — какие-то разноцветные пятна. И сквозь них ему виделись то Хумаюн, то Байда, то кроткая Мохим-бегим.

Бабур стонал. Шептал про себя (а ему казалось — вслух, громко говорил): «Зачем я отправил Хумаюна в Кабул? А оттуда он поедет еще в Бадахшан… потому что… потому что на северных границах опять неспокойно… Пусть прошли бы дожди — тогда надо было поехать…» Сознание мутилось — и перед Бабуром вставал в черно-красной чалме с индийским алмазом Амир Тимур. Прояснилось сознание — Бабур здраво думал: «Если теперь беда не пройдет, не будут рядом со мной ни сын, ни жена Мохим-бегим, пока это гонцы до них доберутся, пока они приедут в Агру, — самое меньшее, три месяца пройдет, а я могу умереть через неделю… нет, завтра, нет, сегодня, сейчас!»

— Крепитесь, повелитель! Не теряйте надежду! — молил Тахир. — Ведь сколько смертей мы с вами победили!

— Но такого… у нас… еще не было… а, Тахирджан?.. Тахирбек, ко мне! — прерывисто выдыхал Бабур.

Тахир поддерживал Бабура, когда он в очередной раз — «да сколько же можно!?» — нагибался над фарфоровым тазом, харкая чем-то черно-красным, вытирал его лицо и шею, непрерывно потевшие. Видя, как временами у Бабура останавливается дыхание, как от нестерпимо острой внутренней боли катятся слезы из глаз, Тахир мучился сам невозможностью взять на себя хоть часть этих страданий, а порой казалось, будто он тоже съел отраву — так сильно было его сочувствие Бабуру.

В один из коротких перерывов между приступами рвоты к обессиленному Бабуру, лежавшему с закрытыми глазами, пропустили того, кто вел допрос схваченных.

— Доложите коротко суть дела, только суть, — шепотом предупредил его Юсуфи.

И главное, что должен был узнать Бабур, состояло в признании Байды. Венценосная подтвердила, что это она задумала чужака-шаха отравить и нашла нужных для этого людей, что это ее месть за сына. Допрашивающий пытался выяснить у нее, не связаны ли были заговорщики с Рано Санграмом. Но Байда отказалась ответить, а без повеления Бабура пытать венценосную не решились.

— Она… еще ответит! — с дрожью в голосе сказал Бабур: опять начиналась конвульсия. — А тот, подлый… повар!.. Я взял его… Доверял ему!.. Ел приготовленное им. А он предал! — холодный пот прошиб говорящего. Лекарь Юсуфи сделал знак — пора уходить.

— Мой хазрат, этих злодеев надо отдать на тысячи мук. Чтобы другим неповадно было!

— Тех, троих… казните, как водится!.. Байду… потом.

— Слушаю и повинуюсь![164]

Лекарь Юсуфи боролся за жизнь Бабура два дня и две ночи. Наконец вздохнул с облегчением:

— Возблагодарим всевышнего! Наш повелитель словно родился вторично… Теперь надо пить молоко, мой хазрат. И постарайтесь побольше спать…