Звездные ночи

— Истощал-а-а-ла, — протянул Нуян. — Голодали они сильно, давно не видели хлеба. «Муки невозможно было найти и за золото», — так сказала ханум. И плакала, плакала. Ели, говорит, лепешки из отрубей. И дров у них нет, дрожат от холода.

— Неужто Байсункур был так жесток к женщинам?

— Ну, мирза Байсункур и сам досыта не ел в последние дни… Шутка ли, семь месяцев просидеть в осаде! На улицах трупы неубранные. Голод, голод был. Бедняки ослов и собак ели. Мы об этом толком не знали… Я как вернулся от них, встретился с Касымбеком, рассказал коротко обо всем. Арбу муки и риса, арбу дров, десять голов овец — все это я сам отвез и отдал ханум. А уж потом меня сюда пропустили.

Нуян Кукалдаш несколько мгновений помолчал, таинственно улыбнулся, сейчас об Айше-бегим начнет, — Бабур нетерпеливо взмахнул рукой:

— Говори, Нуян, говори же…

— В украшенной золотом комнате, ну, как в этой, примерно, — Нуян обвел взглядом стены, — встретила меня Айша-бегим в белом ажурном покрывале… — Нуян опять сделал передышку. Айша-бегим, вправду сказать, ему не понравилась: лица ее под покрывалом он не смог разглядеть, а фигура слишком маленькая, худенькая, тщедушная какая-то вся. — Показалась она мне… тоненькой-тоненькой. «Добро пожаловать!» — говорит. И голос такой нежный, ласковый такой, чистый.

«Как это несправедливо», — подумал Бабур. Тоскуя по Айше-бегим, он примчался сюда из Андижана, а не может ее увидеть сразу же. Им нельзя встретиться, нарушится обычай, пойдут порицания, своей нетерпеливостью можно обидеть родных девушки.

На лице Нуяна Кукалдаша так и было написано, что у него-то есть лекарство от этой несправедливости. Нуян сунул руку за пазуху и вытащил оттуда маленький кисет из белого шелка.

— От имени Айши-бегим вам вручила этот кисет Мехр Нигор-ханум!

Бабур помял кисет в руке. Вроде бы ничего нет, но когда он развязал тесемки и, расправив горловину, опорожнил кисет на ладонь, выпали два алмазика. Каждый чуть больше росинки, но для своей величины — тяжелые. Мерцали алмазы и нежно, и горячо.

— Посмотрите на изнанку, — сказал Нуян.

Кисет украшали нежные бусинки, а изнутри было вышито красным шелком слово, которое Бабур поначалу и не заметил. Одно слово, а какое! «Избавителю», — и одно это слово показалось Бабуру сладостней, чем поэма о любви. Айша-бегим, видно, вышила это заранее, не могла же она завершить такую работу прямо при Нуяне. Значит, верила, что Бабур придет, освободит ее!

— Послушайте-ка, мирза, историю этих алмазов, что вы держите на ладони, — продолжал Нуян непринужденно. — Знаете, откуда они? С чалмы Султана Ахмада, когда он сидел на самаркандском троне!.. Его дочь пожелала, чтобы эти алмазы вместе с вами снова засияли на самаркандском престоле, — да будут они сиять на вашей голове, мой мирза, еще сто лет!

При упоминании о Султане Ахмеде Бабур помрачнел: не так давно еще самаркандец был жив, завоевал его, Бабура, земли, и пришлось искать с ним мира — мира без победы. Но алмазы сверкали таким чистым светом, что их лучи казались ему светом глаз невесты. Она ждет его!.. И потом — он все-таки победил!

— Пусть будет так, как того желает Айша-бегим! — сказал Бабур. Затем хлопнул в ладоши, вызывая досторпеча[53].

Досторпеч ловко пришил алмазы на чалму, которую Бабур надевал на торжественные церемонии…

В тот вечер Бабур, горя желанием встретиться с невестой — своею заочной любовью, — начал писать газель:

Похвалы красоте твоей слышал не раз, луноликая, здесь и там.О, когда же наступит тот радостный час, чтобы в ней убедился я сам…

2

Студеный зимний ветер пробирал до костей. Закованные в цепи, тщетно кутались в рваные лохмотья, дрожали узники, согнанные на главную самаркандскую площадь Регистан, чтобы узнать о себе приговор городского казия-судьи.

Надежные чиновники доказали: эти совершили тяжкое преступление, обман. Во время осады они подослали к Бабуру человека с предложением: подъезжайте, мол, ночью к воротам Феруэа, мы их вам откроем. Десяток отважных нукеров пошли к Гори Ошикон[54]

, а как начали потом залезать на стену, эти их схватили и выдали байсункуровским военачальникам.

— Это не мы, не мы… Те, на ком измена, кто выдал ваших, сбежали! — превозмогая страх, выкрикнул один из согнанных.

На его слова никто не обратил внимания.

Действуя в соответствии с высочайшим фирманом и по обычаям отцов и дедов, касающихся форм наказания врагов, палач, связав за спиной запястья рук осужденных? подводил их, по одному, к специально для этой цели вырытой яме, заставлял стать на ко лени и наклонять головы. Удар мечом по шее, и горячая кровь казненного обрызгивала камни площади, испуская на холоде тепловатый пар…

Яму засыпали, а шедший всю ночь снег упрятал следы казни ослепительно белым покровом.

На другой день к полудню потеплело, снег на голубых куполах начал стаивать.