Маргарет Уэйс

Звёздные стражи

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Восставший ангел...

побледневшее лицо,

Исхлестанное молниями; взор,

Сверкающий из-под густых бровей.

Отвагу безграничную таил,

Несломленную гордость, волю ждать

Отмщенья вожделенного.

Джон Мильтон, "Потерянный рай"

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Я буду нем как могила

Мигель де Сервантес, "Дон Кихот"

Человек в белом халате пристально смотрел на экран портативного монитора, на котором ярко светящаяся зигзагообразная линия неравномерно пульсировала, то поднимаясь, то опускаясь.

– Наконец-то! – пробормотал он, вытирая вспотевший лоб рукавом накрахмаленного халата и рассеянно глядя вокруг, словно с трудом вспоминая, где находится.

– Ты, – обратился он, обернувшись, к стоявшему у двери охраннику, лица которого не было видно за блестящим, украшенным гребнем шлемом, – сообщи его светлости, что объект готов.

– Есть, доктор Гиск.

Центурион тотчас отправился выполнять поручение. Он не бежал по освещенным коридорам пустынного здания университета в поисках Верховного главнокомандующего, потому что бег рассматривался как серьезное нарушение дисциплины. Просто шел в два раза быстрее обычного. Два его сослуживца, оставшихся на посту у двери охранять доктора Гиска, с облегчением посмотрели друг на друга сквозь прорези на шлемах, сделанных по образцу древнеримских. Подражание древнеримскому стилю было пристрастием и прихотью их повелителя. Такая военная форма была хороша, чтобы ослеплять, поражать и устрашать на парадах. Отправляясь же на битву, воины одевались в обычные доспехи из металлопласта. Но сейчас не велось военных действий, а нести рутинную службу, полную формальностей и церемоний, было невыносимо. К тому же их повелитель проявлял раздражительность и недовольство ходом нынешней операции.

Тяжелые размеренные шаги послышались в дальнем конце коридора. Центурионы быстро приняли стойку «смирно». Их и без того напряженные тела достигли состояния трупного окоченения. Приветствуя высокого человека, входившего в помещение, бывшее еще несколько дней назад химической лабораторией, каждый из центурионов поднес к сердцу кулак правой руки, глухо ударяя им о прикрывавший грудь панцирь.

– Ах, доктор Гиск, я уж было подумал, что вы подведете меня. – Глубокий баритон звучал спокойно, почти приветливо, но доктора Гиска от него пробрала дрожь. Слово «подводить» Командующий никогда и никому не говорил дважды. Доктор не мог оторвать рук от кнопок управления своего точного и сверхчувствительного аппарата, но посмотрел на Командующего умоляющим взглядом.

– Объект оказал необычайное сопротивление, – с дрожью в голосе сказал Гиск. – Бог мой, целых три дня! Я понимаю, что он – Страж, но еще никто не держался так долго. Не могу понять...

– Конечно, вы не можете понять.

Голос Командующего прозвучал холодно, но Гиск мог поклясться, что услышал при этом, как он вздохнул. Обходя перевернутую мебель, при каждом шаге с хрустом давя стекло разбитых и разбросанных по полу колб и трубок, Командующий подошел к стальной каталке. Ее ввезли сюда в последние дни, когда лаборатория, по существу, превратилась в «камеру дознаний». На каталке лежал человек, голову и грудь которого усеивали маленькие белые точки датчиков, сделанных из похожего на пластмассу вещества. От каждого к аппарату доктора тянулись тонкие лучики света, словно паук лапками, цепко державшие свою жертву. Обнаженное тело человека время от времени судорожно вздрагивало. Из его носа и рта по груди стекали струйки крови, но на блестящей стали каталки не было видно ни пятнышка. Центурионы бдительно следили за чистотой, так как их повелитель требовал ее соблюдения во всем и всегда.

Равнодушным взглядом Командующий посмотрел на лежащего человека. Верхнюю часть лица Командующего прикрывал блестящий шлем, такой же, как у охранников, и представлявший точную копию шлемов древнеримских воинов. Видна была только нижняя часть его сурового лица, начиная от носа. Казалось, лицо это сделано из того же металла, что и шлем, поскольку на нем не отражалось никаких эмоций: ни восторга, ни торжества, ни сожаления. Командующий величественным жестом положил руку на содрогавшуюся в конвульсиях грудь мужчины, словно на крышку гроба. И все же, когда он заговорил, голос его звучал мягко, с ноткой печали и даже, казалось, с сожалением.

– Остались ли те, кто может понять, Ставрос?